Выбрать главу

- Ну конечно, Леля. В нашей работе - вещь незаменимая. На стороже твоем сейчас и испробуем.

- Да-а, - протянул Джон, добравшись до последней купюры, - "трудовая копейка". Бывает, считаешь, червончик к червончику льнет, да похрустывает. А тут - больше трояка бумажки нет. И те - как портянки.

Меня заело:

- Мы, понимаешь, Джон, лопатой деньги не гребем. Как некоторые.

- Что ли, как я? Когда это было?.. - скорчил он мину. - Нынче-то дела безалкогольные. Это раньше "товарищ с Востока" шлеп об сцену четвертаком: "Генацвале, - дурачась, Джон произнес эту фразу с акцентом, скажи, чтобы все слышали: эта песня - от Гиви. Для прекрасной блондинки за соседним столиком..." И так - раз пятнадцать за вечер.

- А сейчас? - участливо поинтересовалась Портфелия.

- А-а, - горестно махнул рукой Джон. - Сейчас для прекрасной блондинки им и рубля жалко. На зарплату живем. А она у нас... Но не это даже главное. Раньше - на работу, как на праздник. Придешь, люди - хмурые, одинокие. А к концу - веселые все, парами расходятся. Сердце радуется. А теперь? Как сычи. Только смотрят друг на друга. Суп жрут.

Портфелия огляделась и прыснула, прикрывшись ладошкой:

- Точно, суп!

Джон явно забавлял ее, и она огорчилась, когда перерыв кончился, и его позвали на эстраду.

- Пойдем, - поднялся я.

- Толик, миленький. Давай посидим еще, послушаем. Все равно же скоро закрывать будут. А спешить нам некуда. Ну?..

- Ладно, - согласился я, - тогда пойдем танцевать.

Джон опять подсел к нам.

- Все. Окончен бал. Пусть в тишине посидят.

- Нравится мне твоя работа, - усмехнулся я.

- Мне и самому, - не заметил он иронии.

- А жена вас не ревнует? - игриво спросила Портфелия. - Вас каждый день так поздно нет дома. А здесь столько женщин, и каждая старается быть красивой. Ведь так?

- Меня нельзя ревновать. Потому что я очень честный.

Портфелия прыснула снова.

- Нам пора, - напомнил я больше даже не от необходимости, а из ревности. Уж я-то знал, какой Джон честный.

- А куда вы?

- Какая бестактность, - деланно возмутился я, - особенно по отношению к девушке. Я всегда подозревал, что ты - толстокожая скотина.

- Да я только... - начал было он оправдываться, но я перебил его:

- Если серьезно, можешь себе представить, мы "идем на сенсацию". Как на медведя ходят. Ночное задание. Детектив. В традициях западной прессы, я насмешливо покосился в сторону Портфелии. - "Подвиг вахтера" или "Подпольный синдикат профессора Заплатина". Каково, а?

- Не паясничай, - вскинулась она, - я и сама не хочу идти, но ведь съест Маргаритища.

- Заплатин? - не слушая ее, переспросил Джон, как-то странно поглядывая на нас. - Погодите-ка, - пошарив по карманам, он достал бумажник, извлек из него сложенный вчетверо листик в клеточку, развернул, пробежал глазами и подал мне. - Взгляни.

Записка была написана очень аккуратно, словно каждую буковку вырисовывали отдельно:

"Женя. Не пытайся понять причину моей смерти, вряд ли тебе это удастся. Знай только, что она - во мне самом. Я ни о чем не жалею и никого не виню. Ничего тебе не завещаю и ни о чем не прошу. Только постарайся запомнить вот что: если будет тебе совсем худо, так худо, что впору лезть в петлю, повремени с этим. Обратись к профессору Заплатину. Прощай.

Любящий тебя Деда Слава."

- Странно, - подумал я вслух, возвращая записку. - С Заплатиным-то ясно: он твоего деда оперировал, я помню, был об этом как-то разговор. Видно, сдружились. Они же почти одного возраста. Но все равно, странная записка.

- Я не говорил, как он умер. Никому не говорил. Ни к чему это было, Джон замолчал в нерешительности, но после паузы все-таки продолжил. - Его в кресле нашли. За столом. На столе - записка. Написал ее и умер. От удушья. Экспертиза показала.

- Газ?

- Нет. И следов насилия нет. Доктор сказал - похоже, старик просто перестал дышать.

Над столиком зависла тишина.

- Кошмар какой-то, - не выдержала Портфелия. - Мальчики, о чем вы? Какая экспертиза? Какой дед?

- Мой дед, сказал Джон; а у меня в голове совсем некстати выплыл дурацкий анекдот: "Шел ежик по лесу. Забыл как дышать... и умер".

- Я с вами пойду, - решительно заявил Джон.

- Айда. Только вряд ли мы там что-нибудь интересное увидим.

- Пойдем скорее. - Джон нетерпеливо вскочил. Джон есть Джон: или хандрит, неделями находясь в полусонном состоянии, или носится, как угорелый, дрожа от возбуждения.

...К институту решили идти пешком, так как для "ночных незаконных операций" было все-таки слишком рано. На улице, как и всю неделю, было сыро, чуть-чуть моросил дождик. Я открыл зонтик, и мы попытались втиснуться под него. Но по-настоящему это удалось только Портфелии, так как она была в серединке. Мы с Джоном держали ее под руки и всю дорогу молчали, а она, напротив, болтала непрерывно. И о том, какая ужасная выдалась погода, и о том, какой, вообще, ужасный климат в наших краях, и о том, какая Маргаритище зверь, и о том, что быть начальником - дело неженское (им это противопоказано; а равноправия они не для того добивались, чтобы делать то, что им противопоказано), и о том, как она попала в нашу дурацкую газету...

Все это, или почти все, было чистейшей воды враньем и сплошным кокетством. Только для Джона. Ведь она прекрасно знает, что я прекрасно зная, как она, завалив во второй раз вступительные экзамены, умоляла Маргаритищу принять ее на работу "по призванию". Но, как бы там ни было, своей болтовней она добилась главного: Джон отвлекся от своих тяжелых мыслей, закурил и вновь стал поглядывать на нее с интересом.

Она притихла лишь тогда, когда мы миновали ворота институтской рощи, войдя в ее мокрую тьму, и двинулись мимо анатомического корпуса. Где-то неподалеку взвыла собака. Взвыла с такой ясно ощутимой тоской, что казалось, не собака это воет, а человек пытается подражать собаке. Портфелия еще крепче прижалась к нам.

И вот мы в нерешительности стоим перед дверью операционной.

- Ой, мальчики, пойдемте отсюда, а?..

Мы молча повернулись и, не глядя друг на друга, побрели по коридору к лестнице; мы чувствовали себя группой круглых идиотов.

Внезапно за нашими спинами раздался щелчок открываемой двери. Я оглянулся. Из операционной вышел грузный пожилой человек в белом халате. Он сдернул с ладоней резиновые перчатки, тщательно вытер потные руки о подол и тут увидел нас.