Фридрих кивнул.
— Итак, СЛС переводит деньги в филиал российского банка. Допустим, это «Бета-Банк». Через некоторое время выходит доптираж «Свободного Слова». Русские безопасники, конечно, проверяют ведомости. И видят, что все деньги потрачены на этот самый доптираж. Что-то, конечно, украдено местными функционерами — но по мелочи... Тебя здесь ничего не смущает?
Власов промолчал.
— А вот теперь самое интересное. Представь себе, что на самом деле деньги со счёта «Бета-Банка» в Москву не пришли. А были втихую переведены на анонимные счета...
— В таком случае, кто финансирует дополнительный тираж газеты? — спросил Фридрих, уже догадываясь, что услышит в ответ.
— Ты начинаешь прорубать рыбку! — Власов удивленно сдвинул брови — какую рыбку, почему прорубать? — но вовремя сообразил, что это какая-то русская идиома, дословно переведенная на дойч. Не иначе, Хайнц решил поразить своего русского друга знанием тонкостей языка. Забава вполне невинная, и все же Фридриху фраза резанула слух. Стремление казаться «своим парнем», как правило — признак неуверенности. Хотя, конечно, любые преимущества надо использовать, особенно в чужом окружении. Но ломать комедию перед ним, Власовым? Похоже, Хайнц заигрывается...
— ...обеспечивался какими-то другими деньгами, пришедшими по российским каналам, — продолжал меж тем Эберлинг. — В принципе, их можно было бы отследить. Но местные безопасники обычно полагаются на хорошую работу коллег из Берлина. Те сказали, что придут деньги, сказали на что именно и сколько. Русские проверяют — вроде бы всё сходится.
— Ну, допустим, — Власов собрался с мыслями, — таким образом можно отмыть какие-то небольшие суммы. Что это доказывает? Что у СЛС есть чёрная касса? Это не открытие. К тому же зачем такие сложности? Хотя, — Фридрих в задумчивости почесал подбородок, ногти проскребли по свежей щетине с неприятным звуком, — может быть, скунсы таким способом оплачивают свою агентуру? Нет, не агентуру, там есть схемы получше. Пятая колонна? Тоже нет: всё равно там денег немного... Нет, это бессмысленно. Разве что как неприкосновенный запас на крайний случай. Или на оплату разовой акции... Стоп. А откуда вообще взялась эта идея? Насчёт счетов?
Эберлинг оживился.
— О, это интересная история. Всё началось с одного мероприятия. В Бурге на днях должен был состояться, — Хайнц заговорил по-русски, — Festival NEMETSKOI KULTURY — он выделил голосом последние два слова. — Да-да, — он снова перешёл на родной язык, — именно с таким названием. Основной бенефициатор — Рифеншталь-Фонд.
— Я до сих пор не могу понять, почему мы терпим эту... эту женщину, — Фридрих удержался от более резкой формулировки. — И её восьмого мужа. Этого, как его...
— Господина Лихачёва, — любезно напомнил Хайнц. — И не надо лишней грязи: он у неё всего лишь седьмой. А фрау Рифеншталь, вообще-то, является национальным достоянием Райха и народа Дойчлянда. У неё больше наград, чем у всех руководителей Управления, вместе взятых. В конце концов, ты ведь каждый год смотришь «Ужин в «Медведе»? За одно это ей можно многое простить.
— Ранние её фильмы действительно хороши, — согласился Власов, — да и «Ужин», конечно, шедевр... Но вот та гадость, которую она снимала после этого... Этот, как его... «Ночной патруль». Это же обычная порнография. К тому же с политическим душком.
— Но, между прочим, она тогда привезла нам пальмовую ветвь из Канн. Помнишь заголовки в газетах? «Германия снова побила французов на их территории»...
Фридрих почувствовал, как к горлу подступает тяжёлая, холодная злоба.
— Да, заголовки помню. И считаю этот день нашим национальным позором, — сказал он по возможности спокойно. — Когда нация, давшая миру Гёте, Ляйбница, Бетховена, Шопенхауэра, мало того что умудряется прославиться дешевым непотребством, но еще и гордится этим... Я не понимаю, как этого не понимаешь ты? По крайней мере, сейчас. Ты был юнцом — как, впрочем, и я. Но теперь...
— Наверное, я хорошо сохранился, — усмехнулся Хайнц, — но я и сейчас не понимаю, что именно тебя так злит. Конечно, старуха не ангел, но отрицать её заслуги перед культурой? Это просто смешно.
Вошла официантка, неся заставленный поднос. В центре стояло блюдо, накрытое серебристым куполом.
— М-м-м, — оживился Хайнц, — это у нас что? Мясо с брусничным вареньем по-славянски... Аб-ба-жаю, — последнее слово было сказано по-русски, причём, как заметил про себя Власов, с правильной интонацией.