— Русские, как видно, не считают представителей власти своими, — усмехнулся Хайнц.
— По-моему, мы с тобой присутствуем на русском государственном празднике, — заметил Власов. — И наблюдаем вокруг, как говорят в официальных репортажах, радостные лица, улыбки и смех. Пусть эти репортажи ругают за казенно-пафосный слог, но ведь действительно наблюдаем... Ты же не будешь утверждать, что всех этих людей тоже пригнали сюда по партийной разнарядке? Они пришли сами. И они вовсе не выглядят озлобленными врагами существующего строя.
— А, это ничего не значит, — отмахнулся Эберлинг. — Русским все равно, что праздновать. Если бы сейчас вдруг вернули празднование Седьмого ноября, мы наблюдали бы там точно такие же гуляния и те же улыбки на тех же лицах. Кстати, и большевиков здесь в свое время точно так же считали своими. Несмотря на все, что те творили именно с этим самым народом. Боюсь, что логика и в самом деле плохо применима в этой стране. Не хочу обидеть, но ведь даже твой отец начинал войну на стороне Сталина.
— Он раскаивался в этом до последнего своего дня, — сумрачно поведал Фридрих. — Говорил, что, если бы раньше повернул оружие против красных, Москва была бы взята уже осенью сорок первого. И война бы кончилась на два года раньше, и было бы сохранено множество жизней, и русских, и дойчских... Но, во всяком случае, он осознал свои заблуждения и сделал выводы. Для него это был серьезный и тяжелый процесс. Его союз с Германией был сознательным выбором, а уж никак не желанием поступить кому-то назло...
Из репродукторов как раз зазвучал марш РОА:
— А интересное вышло бы исследование — «Желание поступить назло и его роль в русской истории », — усмехнулся Эберлинг. — Думаю, эта роль окажется куда больше, чем у любых рациональных соображений.
Хор мощно подхватил припев:
— Вот, кстати, — кивнул в сторону ближайшего столба с динамиком Хайнц. — Смелость, конечно, штука хорошая, да и вера небесполезна... но впридачу к ним нужны еще стратегия и тактика. И вообще разум и здравый смысл.
— Они, собственно, нужны в первую очередь, — заметил Власов.
— А здесь для них вообще не оставляют места. «Только» — и все тут.
— Ну, что ты хочешь от военного марша, — пожал плечами Фридрих. — Все песни такого рода апеллируют к эмоциям. Они адресованы простым солдатам, а не интеллектуалам из Генштаба.
— Здешние интеллектуалы — это вообще особая песня. Нет, я не про военных, хотя дуболомов и среди них хватает... но их, по правде говоря, везде хватает, и у нас тоже. Армия как система, основанная на беспрекословном выполнении приказов, этому способствует, и тут ничего не поделаешь... А вот пресловутая русская интеллигенция — явление совершенно уникальное в своей патологичности. Русский интеллигент своим изощренным умом измысливает такие глупости, до которых ни один дурак просто не додумается.
— Да уж, — хмыкнул Фридрих, — недавно общался кое с кем из этой публики... Или взять того же Войновича. Проще всего было бы объявить его графоманом, ищущим скандальной популярности — как, кстати, и поспешил сделать кое-кто из не слишком умных пропагандистов — но ведь это не так. Как бы я ни относился к нему сейчас, он действительно очень талантливый писатель. Ты читал «Приключения солдата Ивана Чонкина»?
— Как-то не довелось. Ты знаешь, я вообще не очень хорошо знаю русскую литературу. Хотя, конечно, помню, что в свое время вокруг этой книги был какой-то шум. Кажется, роман шел на Власовскую премию, но в итоге ее дали Солженицыну. Чего, похоже, Войнович до сих пор не может тому простить.
— Да, но дело там не только в личных счетах. Официальная российская критика встретила роман на «ура». И это тот случай, когда идеология ничуть не мешала художественности и наоборот. Прочти, советую — это и впрямь замечательная книга. Лучше в оригинале — в переводе на дойч многое теряется... Правда, стиль первой и второй части сильно различаются. Если первая — очень смешная сатира на большевиков, то вторая скорее грустно-философская. Но подобная эклектика вообще в обычае современных русских писателей... Так вот, официальные рецензии были сплошь положительными. Зато так называемая «передовая русская интеллигенция» устроила Войновичу форменную обструкцию. В чем его только не обвиняли — «пинание дохлого льва», «выслуживание перед режимом», «глумление над памятью павших в войне»... Кант говорил, что знает две непостижимых вещи — зведное небо над головой и нравственный закон внутри человека. Я бы добавил третью — непоколебимая уверенность русского интеллигента в том, что он обязан быть против власти. При этом совершенно неважно, что из себя представляет власть и что она делает. Главное — быть против. Вот уж, воистину, «вещь в себе»... Может быть, Войнович и оказался бы выше этого. Если бы ему дали премию. Но премию не дали. И он обиделся. Я, мол, ради вас испортил отношения с братьями по цеху, а вы... Короче, он решил, что в России у него нет перспектив, и уехал в Германию. Поселился в селении Штокдорф. Получил гражданство и все такое. Печатался. Имел все блага, которые может дать Райх деятелю культуры. И что он делает? Едет в Америку и издает там этот убогий пасквиль, «Берлин-2042». Просто поразительно, куда девается талант человека, когда он начинает служить ложным идеям.