Впрочем, было и кое-что еще. Кое-что более скверное, чем потеря времени. Старуха определенно нервничала. Она пыталась это скрывать, и, наверное, великолепно умела скрывать такие вещи в прошлом, но теперь годы все же брали свое. Что-то ее беспокоило, всерьез беспокоило...
Заверещал, как резаный поросёнок, домофон. Старая карга недовольно подняла глаза.
— Торт, — сказала она. — Вы не можете сходить за торт?
Власов встал, старательно убеждая себя, что ещё пять минут он может потерпеть.
На пороге стоял тот самый рыжий парень-консьерж со здоровенной белой коробкой в лапах. Коробка была неловко перевязана каким-то шнуром.
— Торт «Киевский», пожалуйста! — парень чуть сипел, видимо, был простужен. Фридрих про себя подумал, что отправлять на задание больного могут только в этой безалаберной стране.
— Простите, пожалуйста, — парень заговорщицки наклонился к Власову, — я посмотрел, что там... Мало ли, сами понимаете... Потом завязал, некрасиво получилось: тут ленточка была, вы уж извините...
Власов понимающе наклонил голову. Вряд ли старую Берту будут убивать бомбой в коробке, но порядок есть порядок.
— Оплачено? — на всякий случай поинтересовался он.
— Всё в порядке, — шепнул парень, — я с курьером уже расплатился. За счёт заведения, — он подмигнул.
Тут у рыжего в кармане запиликал целленхёрер. Рыжие усы дрогнули.
— Ой, это мне... Извините, — он повернулся и побежал по лестнице, смешно перескакивая через ступеньки.
Власов захлопнул дверь — та закрылась с неприятным лязгающим звуком, как будто что-то проглотила, — и вернулся, держа торт за верёвку.
Старуха тем временем закончила с чаем и даже выставила блюдечко с печеньками, каменными даже на вид, и вазочку с каким-то полузасохшим вязким составом, то ли вареньем, то ли конфитюром. Выглядело оно так, будто варили его в прошлом столетии.
— Теперь вы откроете торт, я не могу это крутить- заявила она решительно. — А я пока принесу тарелки и лопаточку, шобы накладывать.
Власов достал одноразовые перчатки и салфетку — ему совершенно не хотелось измазаться в креме.
Верёвки, которыми излишне старательный парень стянул торт, оказались неожиданно жёсткими и тугими. Власов повозился, стараясь развязать хитро накрученный узел, и в конце концов плюнул, достал «зонненбранд» и несколькими движениями рассёк путы. Потом аккуратно взял крышку за бока и поднял...
— Это есть нельзя, — сказала Берта Соломоновна, глядя на содержимое коробки. Она стояла в дверях с двумя тарелками в одной руке и серебряной лопаточкой в другой.
Фридрих позавидовал ее хладнокровию. Он отнюдь не был кисейной барышней. И, хотя летчикам война обычно представляется гораздо чище, чем пехотинцам, в Африке ему доводилось видеть очень скверные вещи. И все же он ощутимо вздрогнул, когда увидел, что было в коробке, и усилием воли подавил импульс тошноты. Женщине от такого зрелища полагалось вообще хлопнуться в обморок... впрочем, конечно, не с такой биографией, как у Берты.
Затем он достал полицейский целленхёрер и нажал кнопку. Никто не ответил. Со вздохом Власов положил телефон в карман.
— Рыжий наверняка ушёл, — констатировал он. — Интересно, что случилось с дэгэбэшником.
— Он мог вынести его в чёрный ход, — предположила старуха. — Идите вниз. Может, он ещё немножко живой.
Зазвонил его собственный целленхёрер. Власов прижал трубку к уху.
— Власов? — это был Никонов. — Только что был звонок в полицию. Звонил Спаде. Он сказал...
— Я у Берты и всё знаю, — перебил Власов. — Что с вашим человеком?
— Спаде сказал, чтобы мы его забрали... С вами всё в порядке? Что он сделал?
— Со мной всё в порядке — ответил Власов. — Опасности нет. Попробуйте найти в окрестностях высокого рыжего человека... хотя, скорее всего, это парик, — добавил он, вспомнив неестественный цвет волос парня. — За меня не беспокойтесь.
— Что затеял Спаде? — не отставал Никонов.
— Ничего особенного. Прислал гостинец, — ответил Власов. — Непосредственной опасности не представляет, — ещё раз добавил он.
— Никуда не уходите, слышите! — крикнул Никонов, когда Фридрих уже нажимал на отбой.
Власов положил целленхёрер перед собой, сел и внимательно посмотрел на старуху, которая тоже села и спокойно придвинула к себе чашку.
— Чего вы на мене пялитесь, как будто я молодая? — прервала молчание Берта. — Ну я таки сделала, шо он мине сказал. А если бы не сделала, вот такое было бы со мной. Он, который был тогда, совсем мишигин. Пфуй!
— То есть? — уточнил Фридрих.
— Бывает человек, который режет кошку, — сказала старуха, прихлёбывая чай, — а бывает человек, который режет кошку и так про себя улыбается. Это мишигин. Такое наше слово.