«...индивидуальное покушение невозможно. Вариант с бомбой, прикреплённой к миниатюрному летательному аппарату — идею, кажется, высказал Йодль в полушутливой форме — был ещё не самым безнадёжным. Точно так же была отвергнута идея о бомбе в портфеле или папке для бумаг, у заговорщиков были все возможности пронести такое устройство практически куда угодно, но только вместе с собой. Профессор Гебхардт — впоследствии убивший своего друга и многолетнего пациента доктора Гёббельса — предлагал интересные варианты с отравленной пулей или иглой. Как известно, все эти экзотические...»
Текст обрывался, закрашенный очередным черным квадратом.
Власов задумчиво покрутил в руках световой карандаш. Несмотря на весь пафос и умолчания, картинка вырисовывалась вполне отчётливая — и весьма нелестная для автора «Воспоминаний».
Похоже, напыщенные дураки, в чью компанию молодой Хитлер когда-то вступил, и в самом деле ожидали, что он вознесёт их к вершинам власти. Хитлер, судя по всему, попал под влияние одного из них, который какое-то время играл роль его ближайшего помощника. Однако интриги и попытки самостоятельной внешнеполитической игры этого персонажа в конце концов привели к скандальному разрыву. Он кончился плохо для обоих: Хитлер был убит, а его бывший друг и учитель, совершивший скандальный перелёт в Шотландию, многие десятилетия оставался единственным заключённым Тауэра. Власову был известен юридический трюк, посредством которого британцы оставили самого высокопоставленного из своих узников себе вопреки всем нормам, предписывающим обмен пленными после окончания войны. Было объявлено, что на родине Хессу угрожает смертная казнь (и действительно, Хитлер, узнав о его перелете, в ярости приказал «пристрелить его на месте, если он когда-нибудь появится на территории Германии» — впрочем, никаким судом этот приговор подтвержден не был), а Британия, только что отменившая у себя этот полезный институт, приняла закон, запрещающий выдачу преступников в те страны, где их могут казнить. Иными словами, Хесс был обречен на бессрочное заключение вдали от родины «из гуманных соображений». Ни Дитль, ни Шук не потрудились его вытащить, хотя и могли бы, и в 1987 году он был найден болтающимся в самодельной петле при довольно-таки подозрительных обстоятельствах... Вполне возможно, что он и впрямь унес с собой в могилу тайну каких-то закулисных переговоров, но, как известно, на практике они так ни к чему и не привели. И, кажется, тем же человеком и ограничивались возможности «тевтонов». Что касается прочих членов ордена, то, понимая их бессилие и безвредность — как, впрочем, и бесполезность — Хитлер оставил их жить, чего он никогда не позволял в играх с политическими противниками классом выше. Всё, что он сделал, так это отнял у них руками Хейдриха название «Тевтонский орден» — кстати, с ведома, если уж не с согласия, Гроссмайстера Ордена настоящего... Гуманно, но недальновидно: даже самый ничтожный, но злобный враг может получить свой шанс сквитаться. Как выражался Мюллер в таких случаях, «даже мёртвые не вполне безопасны, не говоря уж о живых». Во всяком случае, Хайнрих цу Зайн-Витгенштайн постарался создать своей стране немало проблем даже после смерти.
Очередной платтендат содержал страницу 322. Фридрих сначала окинул её рассеянным взглядом, потом пододвинул к себе «Тосибу» поближе и начал читать очень внимательно.
«... переходящий в панику.
Сразу с аэродрома, не переодеваясь, я направился по указанному адресу. Присутствовали практически все участники нашего первого совещания полугодовой давности, включая Йодля.
Не буду пересказывать всё происходившее в ту воистину историческую ночь. Положение было критическим: после постыдного предательства Гёринга Хитлер знал — или мог знать — практически всё, включая подробные списки заговорщиков. Впрочем, получить их было бы нетрудно: гестапо, получив прямые указания Фюрера, не стало бы церемониться ни с кем, а методы допроса, применяемые в этой организации, известны своей эффективностью.
С другой стороны, он не мог немедленно обрушить на нас свой гнев: репрессии против верхушки германского руководства — а заговорщики к ней принадлежали — в самый разгар войны привели бы к очень серьёзным проблемам. Хитлер не мог этого не понимать. Ему нужно было хотя бы несколько дней, чтобы собрать доказательства, которые он мог бы предъявить дойчскому народу.
Моё положение на тот момент было, пожалуй, предпочтительнее, чем у всех прочих. Несмотря на всё то, что было сказано выше, если судить с чисто внешней, фактологической точки зрения, не проникая в суть вещей, то моё участие в деле было крайне незначительным. Фактически, всё, что можно было поставить мне в вину — опять же, с внешней точки зрения — было то, что я знал о заговоре, присутствовал на нескольких собраниях заговорщиков, а также несколько раз исполнял роль, которую можно назвать курьерской: я был передаточным звеном в сообщении заговорщиков с нашим Гроссмайстером. Я также принимал участие в передаче денег от Святого Престола, о чём я вкратце сказал выше».