— Думаю, вы все знакомы с повесткой дня. Аннагуль-мугаллим я уже ознакомил. Нам нужно теперь решение всего класса. Если все всем ясно, приступаем к работе. Будем голосовать за каждого отдельно.
Класс молчал в знак согласия. Аба-класском глянул на бумажку.
— Аба Артыклиев. Это я. Шестнадцать лет. Не могу спокойно ходить здесь, когда родину топчут фашистские палачи. Умею ездить верхом. Умею стрелять. Клянусь перед одноклассниками, перед учителями, перед всеми односельчанами бить врага нещадно, если меня примут в кавалерию. Буду до последней капли крови сражаться против ненавистного врага. Смерть немецким фашистам! Да здравствует товарищ Сталин!
Последнюю фразу он произнес с особым пафосом. Из глаз его словно сыпались искры. Танны был восхищен умением говорить, искренностью одноклассника.
Аба-класском победно оглядел класс. Ребята дружно подняли руки.
— Спасибо за доверие. Не подведу! — Аба-класском посмотрел в список, но долго не произносил следующую фамилию. — Байгельды Бекмурадов!
— Уже месяц как на фронте!
— Сапар Бегчеров.
— Я.
— Сколько лет?
— Семнадцать.
— Согласен поклясться перед одноклассниками, что готов отдать жизнь за Родину?
— Клянусь! Смерть фашистским кровопийцам!
— Поднимите руки, кто за то, чтобы Сапара Бегчерова рекомендовать в кавалерийские войска имени Ворошилова? Кто против? Нет. Товарищ Бегчеров поставьте свою подпись под письмом!
Танны волновался: сейчас должны назвать его. Но к удивлению его, а также Дессегюль, Аба-класском назвал Шалтая, сына Шемси-муллы.
— Не пришел! Tpyc!
- Сына муллы товарищ Ворошилов не возьмет в свои войска!
— Товарищи, он нам не классовый враг, учится в советской школе. Обещал подписаться.
— Тогда чего же не пришел, струсил, как баба! Ой, извините, Аннагуль-мугаллим!
— Да точно, струсил он!
— Брось Сапар! Может, срочные дела у него. Или уважительная причина.
— Тогда надо было предупредить, раз договорились.
— Шалтая, сына Шемси-муллы считаю недостойным служить в кавалерии. Поднимите руки, кто против такого решения? Нет воздержавшихся? Нет. Спасибо. А то, что он трус, мы скажем ему в лицо. Ага Каратаев!
— Я. Получил повестку. Завтра на призывной пункт.
— Ты же недавно женился, Ага.
— Ну что ж! Не прятаться же под покрывало жены! Абадан мне этого не простит, да и никто!
— Молодец, Ага, слова мужчины!
— Вернись живым-здоровым, будь достойным своего народа!
Назвали еще троих. И те поклялись, подписались.
— Кого не назвали? — спросил Аба-класском и посмотрел на Танны.
Танны хотел встать, но Дессегуль его опередила. Танны не знал, куда деться, ему стало стыдно.
— Сапарова, что тебе?
Девушка стеснялась, и все же взяла себя в руки.
— Запишите... Запишите и меня в армию... — И вдруг заплакала.
— Товарищи, здесь речь идет о кавалерии. Туда не берут девушек.
— Во вчерашнем кино и женщин-бойцов показывали. А может возьмут?
- He берут. Я знаю точно. Сапарова, и вы, девочки, работайте в колхозе, хорошо работайте. Тыл тоже надо укреплять, товарищи. Разве Сталин не говорил об этом?!
Наступила тишина, и вдруг все услышали слабый, с дрожью голос Танны;
- А почему меня не включили?
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать.
— Неправда, пятнадцать тебе. Не можем мы обманывать товарища Ворошилова. Не будем тебя включать. Это может все испортить. Война не скоро кончится, успеешь! Потерпи года два-три!
— Все равно я не останусь в селе. Сам буду подавать заявление.
— Дело твое, — Аба-класском огласил текст письма. — Москва. Верховному Главнокомандующему. Мы, нижеподписавшиеся, выпускники семилетней школы № 12 села Екагач, просим зачислить нас в ряды кавалерийских войск имени Ворошилова. Мы клянемся до последней капли крови сражаться против ненавистного врага. Смерть фашистам! Да здравствует товарищ Сталин! Подписи: Артыклиев, Бегчеров... Аннагуль-мугаллим, подпишитесь как свидетель...
Аннагуль-мугаллим осторожно встала с места.
— Товарищи ученики, спасибо! От имени учителей, всей школы объявляю вам благодарность. Вы оправдали наши надежды. Ашир-мугаллим тоже обрадовался бы за вас. Если призовут, желаю вернуться живыми-здоровыми. Мы никогда не забудем вашу отвагу.
Воспоминание второе. Вечер следующего дня. По селу ходят слухи: Шалтай, сын Шемси-муллы, возвращая коров с пастбища, упал с коня и сломал себе позвоночник, и лежит парализованный.
Через день. Ребята, во главе с Аба-класскомом пришли навестить товарища. Шалтай лежал на деревянном помосте, застеленном бархатом, в тени раскидистого карагача, укрытый до пояса шелковым одеялом. Рядом лежали новенькие костыли. Упал вчера, а уже успели достать костыли! Танны только раз в жизни видел человека с костылями. На базаре года два назад. Грудь того человека украшали медали. Говорили, что он потерял ногу в Испании. Неужели и Шалтай теперь всю жизнь будет двигаться на костылях! Шемси-мулла в полосатом халате внакидку рядом пил чай и поучал сына. От неожиданного приветствия ребят, оба вздрогнули. Шемси-мулла ответил нелюбезно:
— О, Аба-батыр, это ты? Валейкум-ас-салам! Проходите ребята, присаживайтесь! Хорошо, что пришли.
Ребята поздоровались за руку с Шемси-муллой и Шалтаем. Когда все расселись, мулла поднял руки кверху и стал читать молитву. Голос у него был как у муэдзина, чистый и приятный. Читал все вдохновеннее, войдя в легкий транс.
Танны исподтишка наблюдал за Шалтаем. На пухлом румяном лице его не было и следов боли. Наоборот, видно, что человек хорошо выспался, в хорошем настроении. Кудри, выбивавшиеся из-под коричневой кепки, придавали чертам его лица некоторую взрослость. Недавно Язы-мулла упрекнул своего приятеля Шемси-муллу в том, что сын последнего отрастил волосы: «Шемси, наши дети не должны подражать русским, это не понравится аллаху, да народу нашему. Если сын муллы не придерживается веры предков, то чего тогда ждать от черни! Пусть сегодня же твой отпрысок обреет голову!» На одно село двух мулл было многовато — Шемси недолюбливал Язы и потому прилюдно опозорил его: «Мне наплевать, понравятся волосы сына народу или нет. Коран не запрещает отращивать волосы. Сам пророк Мухаммед, да святится имя его, носил длинные волосы. Если ты такой невежа я в этом не виноват. И потом, волосы отрастить не значит перейти в русскую веру. К тому же, и русские и мы — создания единого бога. Наш сын, иншалла, будет носить волосы!» После таких слов и Язы-мулла и другие злоязычники заткнулись.
Люди знали, что отец и сын не очень ладят между собой. Шалтай был не менее упрям, чем мулла, иногда приходил домой пьяным из города, вздорил с отцом. Из-за прически сына между ними тоже была ссора. Мулла угрожал Шалтаю, что покинет Екагач, станет сторожем на мазаре Ашыкайдын-пира близ горы На-лач, если он не пострижется. Народ знал об этом. Но люди боялись Шемси-муллу. Ходили слухи, что он сотрудничает с каким-то тайным учреждением, что он запросто может своих недругов сослать в Сибирь.
Шемси-мулла, завершив молитву, снова поднял руки.
— О аллах! Пусть пули немецких захватчиков минуют подвижников нашей веры. Пусть враг сам свалится в могилу, которую вырыл для нас, пусть он ослепнет, оглохнет! Пусть аллах накажет его! Я молюсь, чтобы джигиты наши вернулись живыми-невредимыми, а павшие стали шахидами! Амин! — Мулла провел ладонями по лицу и бородке и стал расспрашивать ребят об их здоровье, о здоровье родителей, и животных. Покончив и с этим пунктом ритуала, выпрямился, откашлялся и перешел к главному. — Вот и с Шалтай-джаном так случилось. Не знаю, то ли злой дух наслал порчу, то ли сглазили, тоба эстапа-рулла! Каюсь, каюсь. Позавчера я послал его за коровами, чтоб пригнал их домой. Верхом поехал. Вдруг выбежала из-за угла гончая этого, как его, Гулчар-кора. А конь что, испугался, конечно, поднялся на дыбы и сбросил Шалтая. Упал он, как на грех, на твердую землю. Копчик разбил, позвоночник сломал. А ноги стали, как не свои. Уже за полночь привез я на арбе Акга-конюха. Пощупал он его и говорит: «Мулла-ага, боюсь, что сын ваш станет калекой, не встанет он больше...» И ушел. Ну вот, теперь сами видите какой он. А ведь готовился, собирал вещи. Хотел на фронт отправиться, кавалерийцем стать! Видно, неугодно богу. — Шемси-мулла тяжело вздохнул.— Хочу съездить в Шаммы-порхану в Кизыл-такыр, может он поможет своим камланием. Я уже не надеюсь, что парень станет, как прежде. Хоть бы в туалет сам ходил. Не приведи, аллах, чтобы всю жизнь под себя...