Мужчина невысокого роста, с азиатским лицом, подошел к микрофону.
— Идет виновник сегодняшнего торжества, наш покровитель Шатлык Шемсетдинович! Музыканты, туш! — заорал он во весь голос, особо нажимая на последнее слово.
Под рев музыки, многократно усиленной микрофонами, Шатлык Шемсетдинович с чувством собственного достоинства ступил на помост. Приостановился увидев, что половина мест пустует. Но быстро обрел себя и поздоровался с гостями легким поклоном. Повернувшись, что-то приказал молодым людям во фраках. Те бросились открывать бутылки с напитками. Шатлык Шем-сетдинович повернулся направо и, увидев безобразную жену, поморщился. Повернулся налево и, увидев красивую подругу, улыбнулся, пригласил ее к столу.
Хотя он кивал, улыбался гостям, обнажив золотые зубы, но на лице не было и тени приветливости, улыбка казалась фальшивой. Монголоидный коротыш проворно встретил хозяина и, взяв под локоть, водрузил в зеленое кресло. Шатлык Шемсетдинович поправил галстук и сел поудобней.
Танны Карахан заметил на лацкане его пиджака две сверкающие медали, узнал их и от удивления рот раскрыл. «Допустим медаль «За трудовую доблесть» он мог получить в последние годы. Но откуда у него фронтовая медаль?!» Ага угадал о чем он думает и, обгладывая куриную лапку, сказал с досадой: - О, и вторую надел, купленную!
— Не видит нас, сукин сын. Сыну его сказал, чтобы не говорил. Сюрприз хочу сделать. Пусть сердечный удар получит от радости! — шепнул на ухо Карахану Фахретдин.
«Нашел кого удивить! Да чем ты можешь этого человека удивить!» — подумал Танны про себя, а в ответ кивнул.
Между тем монголоидный коротыш открывал пиршество:
- Товарищи, дорогие гости, земляки, девушки и женщины!
Сегодня мы собрались здесь на юбилей одного из самых уважаемых людей не только в нашем селе и районе, но и в области, председателя Тазаярмышского потребительского общества со дня его основания, нашего покровителя, родного нашего Шатлыка Шемсетдиновича! Мне оказана высокая честь объявить этот праздник открытым, как и предыдущие. Туш! Громче играйте!
Последняя фраза тамады потонула в грохоте и визге музыки, в топоте ног и шуме оваций. Шатлык Шемсетдинович встал, по лицу его было заметно, что он волнуется, и тем не менее, не роняя высочайшего достоинства, он слегка поклонился аплодирующей публике. Когда овации стихли, он поманил пальцем тамаду.
— Кравчий Вели, поди-ка сюда!
Кравчий Вели тотчас оказался перед хозяином.
— Слушаюсь, хозяин!
Их разговор слышали все, поскольку рядом стояли микрофоны.
— А где этот, как его... председатель райисполкома, он что, не пришел?
— Срочно вызвали в обком.
— И председатель райпо опаздывает.
— Не знаю. Есть слухи, что его сняли.
Глаза Шатлыка Шемсетдиновича сверкнули от гнева. — Еще не родился тот, кто может его снять с работы, знай это! Вышли за ним машину, пусть немедленно приедет!
— Слушаюсь, хозяин!
— Где председатель колхоза?
— Сегодня правление.
— Позвони ему, пусть закругляются.
— Слушаюсь, хозяин.
- А где эти, приглашенные из Ашхабада? Популярные артисты сатирических программ? Где редактор нашего туркменского "Крокодила»? Они же проводили прежние юбилеи?
- Хозяин, этот юбилей у вас особый, в некотором роде с религиозным уклоном, вы ведь отмечаете возраст пророка...
- Идиот! Кто же на религиозном тое ставит столько выпивки! А не приехали они потому, что боятся лишиться своих мест. Телеграммы прислали, что не могут приехать по служебным делам. Чепуха! Раньше за деньги они готовы были ехать хоть в Стамбул? Выходит, теперь перестроились! Да не перестроились они, боятся! Наверное переживают сейчас, что остались без подарочка. Что ж, если могут пережить это, у меня претензий к ним нет. А что касается нынешней политики, посмотрим чья возьмет!
— Кто скажет первый тост? — Кравчий Вели обвел взглядом сидящих, нет ли желающего.
Лысый, с обвислыми усами человек с первого ряда с готовностью встал.
— Слово предоставляется Сабиру, заведующему складом, председателю месткома. От имени работников сельпо он вручит подарок юбиляру.
Кравчий Вели передал микрофон Сабиру. Сабир сделал рукой кому-то знак. Тут же две нарядные женщины подошли с кор зиной цветов, поставили ее перед Шатлыком Шемсетдиновичем и встали рядом.
Сабир-завскладом взял микрофон и расслабил галстук. Посмотрел куда-то вдаль через головы фотографов и кинооператоров. Прищурился от яркого света прожекторов. Прикрыл глаза рукой, поискал кого-то. Без всякой необходимости поправил воротник рубашки. Прокашлялся. Наконец заговорил, но тотчас замолчал. Шатлык Шемсетдинович пару раз одобряюще кивнул ему. Сидящие жиденько захлопали. Но Сабир-завскладом все равно не мог начать. Кравчий Вели толкнул его в бок.
— Дай глоток воды! — попросил «оратор», облизывая губы. Одним глотком опрокинул бокал лимонада, наклонился к микрофону, но...
— Да говори уж, если хочешь! Чего дрожишь!
Люди захихикали. Заметив, что Шатлык Шемсетдинович сердится, Сабир-завскладом наконец заговорил:
— Это самое, микрофон есть микрофон все-таки. Я боюсь его с тех пор как, это самое, записывали меня в «Яртыгулак». («Яртыгулак» — здесь: сатирический тележурнал)
— Давай покороче! — крикнул кто-то резко. Шатлык Шемсетдинович кивнул в знак согласия.
— Да, да... С днем рождения, Шатлык-ага! Сообща мы дарим тебе «Жигуль». Езди на здоровье! Вот ключи.
Сабир-завскладом пожал руку юбиляру и бросил на стол ключи. Под звонкую музыку женщины поставили корзину с Цветами.
— Мой подарок лучше. Я дарю «Волгу»! — похвастался Фахретдин.
Танны Карахану показалось, что Шатлык Шемсетдинович превратился в главного метода и начал пожирать сидящих. Сперва он проглотил своих женщин, пожилую и молодую. Потом отправил в чрево одного за другим Сабира, Вели и Фахретдина. На послед нем он немного подавился. Очередь дошла до Аги Каратая. Принимаясь за него, Шатлык-матод недовольно поморщился, понюхал, но, передернувшись от резкого запаха грязной рубашки, выплюнул его в сторону. Когда очередь дошла до Танны, Шатлык взвился, как змея, и снова обрел прежний вид.
- Слово предоставляется Аба Артыклы и его жене Дессегюль! — объявил слегка захмелевший распорядитель пира.
- Вот еще один продавший совесть, ты должен его помнить, Танны. Это Аба-класском. После войны он тут активничал. Даже председателем колхоза был. Если честно, колхоз он тогда поднял. Был принципиальным. Но, видимо, кому-то из вышестоящих он не по душе пришелся — сняли. Год ходил без работы, нигде не брали. Пришлось идти ему в конце концов к Шалтаю на поклон. С тех пор у него в услужении.
Увешанный орденами и медалями, Аба подошел к микрофону с давнишней своей молодцеватостью. Модно одетая Дессегюль вручила юбиляру букет цветов. У Танны екнуло сердце: «Сохранилась, красивая была, красивой и осталась. Но куда девалась ее девичья гордость? Дарить цветы этакому...»
— Люди, земляки! — невозмутимо начал Аба Артыклы. — Вы знаете, целый год я ходил без работы. Дети мои были лишены куска хлеба. Но это ладно. Элементарного уважения не было ни к моему человеческому достоинству, ни к фронтовому прошлому, ни к послевоенным заслугам. Ко мне относились как к пустому месту. И вот тогда меня поддержал Шатлык Шемсетдинович. Спас мою честь, дал кусок хлеба моим детям...