«Полк потерь не имеет,— повторил Мазников слова командира «девятки».— Не имеет... Но ведь это было почти два часа назад! Лучше бы Виктор служил в другой части, на другом фронте. Было бы легче и мне и ему!»
Крохотный осколочек мины, разорвавшейся прямо перед амбразурой НП, поцарапал Талащенко кожу на лбу, и теперь батальонный фельдшер, сняв первую, не очень умело и торопливо наложенную Сашей Зелениным повязку, перевязывал командира батальона заново.
— Касательное... Можете считать, что вам, товарищ гвардии майор, здорово повезло,— сказал фельдшер, стягивая в узелок концы бинта.— Минимум сантиметр от смерти.— Он улыбнулся и начал застегивать свою объемистую сумку.— Не иначе, вас кто-нибудь крепко любит... Верная примета!
— Может, для кого-нибудь и верная, не знаю,—хмуро ответил Талащенко.
«Верная примета!» — с горечью повторил он про себя.
— Разрешите идти, товарищ гвардии майор? — вытянулся фельдшер.
— Иди, иди.
Фельдшер юркнул в узенькую низкую лазейку, и тотчас опять завибрировал его бойкий, развязный тенорок.
— А-а! С благополучным возвращеньицем! Очень рад за вас!
«С кем это он?» — прислушался командир батальона, осторожно надевая каску.
Зацепив головой за тонкие бревнышки перекрытия, кто-то неловко ввалился в тесный блиндаж НП и встал в проходе, не говоря ни слова. Желтые лучи заходящего солнца косо били в амбразуру, и, когда человек, пошатнувшись, попал в золотисто-дымный столб света, Талащенко узнал и не узнал его.
Это был Никольский. Но от его щеголеватости не осталось и следа. Лицо начальника штаба отекло и заросло, он тяжело мигал опухшими красными веками и наконец сделал правой рукой какой-то странный жест»
— Р-разреш-ш-шите долож-жить?
«В дым!» — понял Талащенко.
— Не разрешаю,— покосившись на дремавшего телефониста, негромко, но твердо сказал он.
Никольский вяло поморщился, пожал плечами.
— П-почему... разреш-шите узнать?
— Поговорим, когда проспитесь.
— А! Понимаю... Я выпил... Да. Ну и что? Ну и выпил! Может, последний раз...
— Пистолет! — сухо потребовал Талащенко.
— Пистолет? Э-э! Не выйдет! Я на пер-редовую пришел! Я должен бить немцев! — Никольский, шатаясь, подошел к нему вплотную. Его налитые кровью мутные глаза глядели холодно и жестоко.— Н-не выйдет, понимаешь? — Он поднял растопыренные пальцы к самому лицу комбата и захохотал.— Пистолет! Х-ха! А дулю в-видел?
Побледнев, Талащенко молча поймал его руку, стиснул ее, вывернул за спину и вытащил из расстегнутой кобуры Никольского новенький «ТТ». Сгорбившись, начальник штаба только охнул.
— А теперь спать! — сказал Талащенко.
— М-может, ты меня... п-побаюкаешь?
— Я тебе сейчас морду набью!
Никольский ухмыльнулся.
— А ты... это... ничего парень! Свойский!
— Спать, говорю! Иначе трибунал и штрафная рота!
— А ш-шуму не надо! Не надо шуму! Есть спать! Буду спать, буду!.. Я, знаешь, выиграл!.. Эти... пенги [5]ихние... Тыщи три. Ну и выпил. Вина достали, закусочки... Спиритус винис! «С-сердце к-красавицы...» — попробовал было запеть Никольский, но на втором слово затих, осоловело осмотрелся, покачнувшись, шагнул в темный угол, сел там на пол и откинулся к земляной стене.
— Спать! И никуда но выходить! — сказал командир батальона, толкнув ногой дверь блиндажа.
— Ладно, ладно! Только эт-то... не надо шуму!
Саша, болтавший о чем-то со связными в окопчике рядом с НП, увидев Талащенко, вскочил, как подброшенный пружиной.
— Пошли, Зеленин,— кивнул ему командир батальона.
Глубокий, с обвалившимися краями ход сообщения привел их на позиции первой роты, оборонявшей центр батальонного участка. Солдат почти не было видно, и до ответвления траншеи к окопам взводов комбату и его ординарцу навстречу попались только двое. Пригибаясь, они несли на носилках убитого или раненого, бережно укрытого шинелью, разорванной и залитой кровью. Буро-зеленый солдатский погон отстегнулся от пуговицы и, свисая, болтался в такт их тяжелым шагам. Талащенко и Зеленин молча посторонились, пропустили их.
На самом переднем крае, в стрелковых окопах, было тоже очень мало людей. Это удивило и испугало Талащенко. «Неужели так потрепаны все роты?»
— Где народ? — спросил он у появившегося в траншее Махоркина.
— Кроме боевого охранения все отдыхают, товарищ гвардии майор!
— Бельский... жив?
— Жив.
— Где он?
— Во втором взводе видел. Проводить?
— Идемте.
— Только тут по-пластунски придется, товарищ гвардии майор. Траншея завалена. «Тигр» малость поутюжил. Двоих засыпало, но быстро откопали.
Все трое перебрались через завал и опять оказались в ходе сообщения. Здесь солдат было уже побольше. Кое-кто курил, молча глядя перед собой усталыми глазами. Сержант в полушубке, сидя на корточках, перевязывал себе левую руку. Чуть подальше трое автоматчиков делили сухари.
Бельский, говоривший о чем-то с командиром второго взвода, заметив Талащенко, поднялся ему навстречу, припадая на левую ногу.
— Товарищ гвардии майор, рота приводит себя в порядок!..
— Добре, добре... Чего хромаешь-то?
— Да так, пустяки! Когда в контратаку пошли, меня обратно в окоп взрывной волной отшвырнуло... Упал неудачно.
— Потери большие?
— Подсчитываем, товарищ гвардии майор.
— А у противника?
— Посмотрите сами.— Прихрамывая, командир роты пошел по траншее вперед.— Вот отсюда хорошо видно. Только особенно не высовывайтесь...
Командир батальона остановился возле узенькой сквозной выемки в бруствере, прорубленной специально для наблюдения, посмотрел в сторону притихшего, невидимого противника.
У самого горизонта, в красно-багровых неподвижных тучах, сверкало заходящее солнце, и отблески зари окрасили снежное поле перед окопами в ало-кровавые с фиолетово-синим отливом тона. Продолговатыми пятнами чернели на снегу трупы убитых немецких солдат. Метрах в ста от окопов стоял «тигр». Из-за его башни тянулся густой столб черного дыма. Неподалеку горел второй немецкий танк. Поле было вдоль и поперек исполосовано широкими рубчатыми следами гусениц.
Талащенко обернулся к Бельскому:
— Сегодня же представляйте людей к наградам!
— Есть!
— Сколько танков уничтожила рота?
— Всего семь, товарищ гвардии майор! И вон еще два бронетранспортерчика, видите? Петеэровцы подбили.
Пригнувшись, в окоп из неглубокой боковой траншеи спрыгнул замполит батальона. Потопал ногами, стряхивая с сапог снег.
— Ты где пропадаешь? — спросил Талащенко.
— С утра был здесь. Сейчас — из тылов.
— Как там?
— Нормально! Никандров обед привез. Две машины боеприпасов.— Краснов помолчал.— Ласточкина со строевой запиской видел. Двадцать девять убито, шестьдесят четыре ранено. Не считая тех, кто не пошел в санчасть.
Гурьянов прислушался к знакомому голосу диктора, читавшего сводку Советского Информбюро, поднялся, повернул рукоятку радиоприемника.
Голос стал громче.
«...Ожесточенное сражение произошло также к западу от города Бичке. Бои неоднократно переходили в рукопашные схватки. Советские части выдержали натиск превосходящих сил противника и отбили его атаки. По неполным данным, в этом районе уничтожено более тысячи немецких солдат и офицеров, подбито и сожжено сорок вражеских танков и самоходных орудий, пять бронемашин и одиннадцать бронетранспортеров...»
Полковник Заславский, стоявший около стола над развернутой картой, тоже прислушался.
— Кажется, и нас не забыли.
— Да,— сухо ответил командир корпуса.—И пока это только цветочки!..
Генерал был не в духе. Он молча дослушал сводку, выключил приемник, вернулся к столу.
— Так. Дальше!
— В соответствии с вашим решением противотанковый резерв сегодня ночью будет переброшен в район высоты 161,0 с таким расчетом, чтобы он мог в любой момент выйти на все танкоопасные направления — и у Бичке, и у Мани, и у Жамбека...