— Ой, а это что? — видимо желая подать мне гимнастёрку, наклонилась над моей одеждой Иванна и подняла «лимонку».
— Боевая граната Ф-1. — Не стал я секретничать на ровном месте.
— А что у неё нужно откручивать, чтобы она взорвалась? — интересуется любопытная комсомолка.
— Вот тут как раз откручивать ничего не надо. Просто зажимаешь рычаг, разгибаешь усики и дёргаешь за кольцо. После чего бросай.
— А в руке она не взорвётся?
— Эта нет. Она же ручная. Давай сюда. — Протягиваю я руку, чтобы забрать гранату, пока любопытная не выдернула чеку, так как она начала разгибать усики.
— Угадай где? — решила позаигрывать со мной девушка, спрятав лимонку за спину.
— В этой. — Трогаю я её за правую руку.
— Вот и не угадал. — Поднимает она пустую ладонь.
— Тогда в этой. — Хватаю я шалунью за левый локоток.
— А тю-тю. — Крутит она перед собой уже обе руки. — О-ой! А кто это там? Уставилась мне за спину «юная пионерка», вытаращив свои ясные очи от неожиданности.
Разворачиваюсь кругом, но понимаю, что поздно, так как из кустов, растущих метрах в десяти от турника выходят трое, и направляются к нам. У идущего впереди сержанта наган, направленный на меня. У второго красноармейца такой же ствол. А третий просто держит руки в карманах. Дёргаться бесполезно, от пули не убежишь, а свой пистолет я даже не успею достать.
— Не помешаем? — осведомляется сержант, остановившись в пяти метрах от нас. — Правильно делаешь, мусорок, что не дёргаешься. Пакли только в гору задери, а то кошёлка твоя вон с понятием, а ты и не догадался. А теперь пять шагов назад. — Подходят они к моим вещам, по мере того, как мы отходим от них и останавливаемся возле ямы с песком для прыжков в длину.
— Глянь, Хитрый, чего там? — Кивает он безоружному подельнику, продолжая держать меня на мушке. Цветков также направил свой ствол в нашу сторону. Стоят суки грамотно, держа меня под перекрёстным огнём.
— Есть ствол. И маслят до кучи. А вот и ксива, только карточку переклеить. — Роется в карманах моей гимнастёрки Хитрый, оттащив вещи в сторону.
— А я чего говорил. Будет нам и волына, и ксивы нормальные, не зря мы сюда забрели. Сделаешь нам ксивы, легавый? Лялька твоя нарисует, а ты подмахнёшь и печать поставишь. — Спрашивает сержант Пашкевич. — Что-то на допросе я у него таких интонаций не заметил, сидел тише воды и прилежно отвечал на все вопросы.
— А взамен что? — нарочито сглотнув ком в горле, вступаю я в переговоры с диверсантами. Вряд ли это обычные уголовники, наверняка какую-то подготовку прошли, а вот теперь их заслали. Только с какой целью?
— Жизнь. И ляльку тебе оставим, только попользуемся слегка. Ну да от неё не убудет. Только на пользу пойдёт. — Глумится сержант
— А ты часом рамсы не попутал, баклан перелётный? Вы на кого, сявки, батон крошите? Ты в курсе мазурик пархатый, что уже вышку себе подписал. А ну пушки бросили и мордой в землю! — Наезжаю я на жуликов, желая вывести из себя, вдруг кто решит подойти ближе и дать мне в морду, а там посмотрим, на чьей стороне фортуна. Не впечатлил.
— Складно поёшь, мусорок. Только горбатого будешь перед своей лялькой лепить. Так что ботало своё прикуси и слушай, что тебе говорят. Иначе маруху твою на ремни порежем. И тебя за одно. Хотя чего ждать, прямо сейчас и начнём. Иди-ка сюда, синеокая, чего спряталась, дядя добрый, он не укусит. — Делает он приглашающий жест Иванне, стоящей у меня за спиной.
Отчётливо слышу, как колотится сердце девушки, когда она сильно прижимается своей грудью к моей спине. Но сделать ничего не могу. Кричать бесполезно, тут же завалят и убегут. Посты у нас только по внешнему периметру, и патруль ходит вокруг лагеря, охраняя от нападения снаружи, а не изнутри. На территории только один самый убитый барак для задержанных, под присмотром двух дневальных с наганами, которые меняются через каждые три часа. И это нихрена не БУР, а обычная летняя времянка с режимом как на «губе». Только у нас не бьют и не отбирают еду, хлоркой тоже не травят, но на работы выводят.
— Приглядите за этим, а я девкой займусь. — Приказывает Пашкевич своим подельникам. — Ладная лялька, гладенькая, не то что марухи на хазах. Я её ещё утром приметил. Жалко будет такую расписывать, не распечатав, — приговаривает он.