— Пока нет, будем надеяться. Но его день рождения еще почти через месяц.
— Сеньор, вы что, всерьез считаете, что он способен кого-то убить?
— Ну, это ваше предсказание, а не мое.
— Но это была шутка! Я просто забавлялся.
— Не исключено, что оно исполнилось. А вы знаете ту девушку, к которой обращались с вопросом о Габриэле?
— Нет, не знаю.
— И никогда никого из них не видели раньше?
— Никого.
— Вы не знали там девушку по имени Ольга?
— Нет, откуда?
— Не знаю. Во всяком случае, ее вы больше и не увидите. Она умерла.
— И какое это имеет отношение ко всему этому?
— Она была одной из тех девушек на вечеринке.
— И она умерла?
— Ну, умерла, это немного мягко сказано, когда речь идет о человеке, попавшем под поезд.
Идальго ничего не ответил. Вокруг них болтали за столами подростки. Час пик в «Макдоналдсе». Пора было освобождать стол, Эспиноза решил, что это удачный момент для окончания встречи.
— Мне хотелось бы, чтобы вы оставили детективу Уэлберу ваш телефон и адрес, чтобы в будущем, если нам понадобится, не пришлось бы вас искать.
Уэлбер записал информацию, все встали из-за стола, и в их сторону тут же устремилась толпа желающих занять освободившиеся места. Только когда они уже вышли за дверь, надели плащи и раскрыли зонты, Эспиноза добавил:
— Я предполагаю, Идальго — это ваш сценический псевдоним?
— Вы ошибаетесь, комиссар, это мое настоящее имя. Прощайте.
Пара удалилась. За все время встречи Стелла не произнесла ни слова, хотя не упустила ничего из их разговора. С неба продолжал лить чудесный зимний дождик. Прогулка обратно до Пейшото, до которого было три квартала, да еще под дождем, — что может быть лучше для приятных воскресных размышлений?
На улицах было мало машин и пешеходов, что позволяло идти спокойно и не торопясь, несмотря на ручьи и лужи на тротуарах.
Несколько вещей показались Эспинозе непонятными. Во-первых, чета Идальго вовсе не походила на людей, что дают детские представления. Взять самого Идальго — с его вежливостью, прекрасно поставленным голосом и изысканным языком, дорогой одеждой и элегантностью — казалось, он был предназначен для совсем другой жизни, чем выступления с куклами в дешевых закусочных. Стелла тоже та еще штучка. История, рассказанная Идальго, слишком уж проста, чтобы быть правдой, или, по крайней мере, полностью правдой.
Сняв в прихожей плащ, Эспиноза обнаружил, что его ожидают два сообщения. Одно — записка от Алисы, где она сообщала, что Сосед был бы очень рад, если они придут, и что она встретится с Эспинозой завтра в обычное время. Второе — сообщение на автоответчике от Ирэн, которая просила его позвонить.
Прежде чем звонить Ирэн, Эспиноза выждал некоторое время, пока в голове не улеглись отголоски разговора с Идальго. Наконец образ девушки потеснил впечатления, оставшиеся от встречи с этой парочкой.
— Эспиноза, спасибо огромное, что позвонили!
— Что-то произошло?
— Нет, ничего такого, что происходило бы в действительности. Я просто чувствую… это, наверное, просто расстроенные нервы.
— А что вы чувствуете?
— Ничего такого, обычные дамские штучки. Мне не следовало бы вас беспокоить, и это, наверное, прозвучит безумно смешно, но мне показалось, что за мной следят. При этом я никого не заметила, это скорее всего просто нервы, после того, что случилось с Ольгой, я вся какая-то дерганая.
— Это вполне понятно. Вы все еще не оправились от шока. Так бывает, всплывают забытые страхи. Вы не бойтесь, через несколько дней все должно прийти в норму. Но в любом случае лучше некоторое время не ходить по улицам одной. Не потому, что за этим стоит что-то реальное, а просто чтобы прийти в себя, раз у вас такое ощущение.
— Я уверена, что за этим ничего не стоит, но решила вам сообщить на всякий случай.
— Совершенно правильно. А вам не станет лучше, если мы встретимся и посидим где-нибудь, выпьем пивка?
— Вы всегда приглашаете расстроенных граждан попить пивка?
— Нет, только вас.
— Прекрасно. Тогда давайте встретимся там же.
— Замечательно. Я буду там через полчаса.
Потом оба на мгновение замялись, не решаясь повесить трубку, и в итоге повесили трубки одновременно.
Эспиноза предполагал, что сорок лет — самый опасный возраст, если говорить о романах. Сорок — это еще недалеко от тридцати (которые проходят под знаком романтических увлечений), но, с другой стороны, они приближаются и к пятидесяти — то есть к возрасту, когда человек становится циником, способным лишь вспоминать о прошлых неудачах. Эспиноза еще не поставил крест на романтике, однако давно избавился от многих иллюзий. Его отношение к жизни стало более критичным, он понимал, что, если он собирается сохранить хотя бы надежду на нечто, похожее на счастливый брак, то должен вести себя осторожней. Он не сомневался в достоинствах сексуальных удовольствий, но очень сомневался в том, что есть возможность совместить сексуальные удовольствия и брачные отношения. И все же при встрече с женщиной, подобной Ирэн, его вновь охватывали невероятные и несбыточные мечты. Когда он не видел ее, он мог сопротивляться этому и мог считать себя вполне разумным человеком. Нет, он никогда не был каким-нибудь Казановой, женщины всегда пугали его в той же степени, что и влекли. Эспиноза был уверен, что все мужчины теряют свое хладнокровие при романтических свиданиях. И он был намерен пустить в ход все свое остроумие, чтобы в конце концов соблазнить Ирэн.