– Постой! Так это не ты ли, Ангел мой, взорвал лед на Неве перед Петропавловской крепостью в самую новогоднюю ночь? – воскликнул Петрус.
– Ну, я… А как же мне было иначе спасти моего Мишина? Пробил я лед головой, а он за мной так пробкой из полыньи и выскочил! Тут уж его пьяные дружки подхватили, в шубу закутали и увезли – в ночной клуб, продолжать встречу Нового года.
– Ты отдаешь себе отчет, Ангел Димитриус, какой переполох ты мне устроил в городе этим прободением невского льда? Да еще оставил за собой полынью с оплавленными краями! Городские службы с ног сбились, разыскивая преступников, запустивших бомбу под лед Невы. Слухи пошли один другого нелепее: будто с помощью взрыва террористы хотели вызвать наводнение, будто Дворцовый мост пытались взорвать, а еще будто это была попытка военного переворота силами подводного десанта. До инопланетян договорились! Коли пожелаешь, можешь в старых газетах покопаться – много интересного о себе узнаешь. И не стыдно тебе, Ангел-террорист?
– Стыдно, конечно, Петрус, как не стыдно? Виноват я, прости! Я потом долго не мог в себя прийти, вся сила моя ушла на этот прорыв, а то бы я, конечно, нашел тебя и во всем повинился. Мне пришлось две недели в Иоанновском монастыре в алтаре отлеживаться, монахини молитвами выхаживали… Ах, сколько там благодати, братие! Как на духовном курорте побывал!
– Вестимо, – улыбнулся Петрус, – как не быть преизобилию благодати над усыпальницей святого праведного Иоанна Кронштадтского? Так ты, бедный, выходит, надолго занемог после своего подвига… Ну, это тебя отчасти извиняет.
– А Митя, между прочим, даже насморка не схватил! Нет, вы, братие, и представить себе не можете, каково мне с ним приходится: я над ним вьюсь, как ласточка над выпавшим из гнезда птенчиком, а он меня все отрицает и отрицает! Ах, да что говорить-то! – Димитриус махнул рукой и, отвернувшись, горестно уставился на ближайшего к нему бронзового Ангела, будто ожидая от него сочувствия.
Ангел Юлиус робко улыбнулся, выступил вперед и тоже начал перечислять свои печали, поочередно тонкие персты пригибая:
– А моя Юлька с тех пор, как живет с отцом, ни разу не причащалась Святых Христовых Таин – это раз. Она верит в НЛО и экстрасенсов, – это два. Когда уроков не выучит, просит мачеху погадать на картах, вызовут ее или нет, – это три. В церкви не бывает, – это четыре…
– Юлия твоя бывает с отцом и мачехой в церкви, – отвлекшись от скорбного созерцания бронзового собрата, сказал Димитриус. – Она очень даже любит бывать на пышных венчаниях «новых русских». Мода у них нынче такая пошла – венчаться. Но волнует ее при этом не само таинство или красота службы, а наряды и прически невесты и гостей.
– Так она же девочка, а девочки все любят наряды! В этом еще нет греха, – неожиданно вступился за свою подопечную Ангел Юлиус.
– Пустой сосуд твоя Юлия, хоть и запечатанный!
– Да, запечатанный! А коли сосуд запечатан печатью Святаго Духа, то еще не все пропало: Дух сам может возжечь в нем огонь, когда Ему восхочется! Моей Юленьке всего-то неполных двенадцать лет, она еще может исправиться. Пустой сосуд… Как можно называть дитя «пустым сосудом», коли оно было крещено, миропомазано и до двух лет исправно причащалось!
– Ах, брат мой Юлиус, ну что ты говоришь? Это в пеленках-то – «исправно»? Да ведь это бабушка Настя носила ее в Божий храм причащаться! Но ты, конечно, истину молвишь: и в моем Мите сохранилась искра Божия, потому как его тоже крестили и даже водили в церковь до семи лет. Это уж потом отец воспретил ему посещение храма, дабы это не повредило сыночку. Вы подумайте только, братие, – не пускать ребенка в Божий храм из любви к нему! Что за жизнь, что за страна, что за люди!
– Жизнь как жизнь, и люди как люди. Ты бы, Ангел мой, за границу слетал для утешения… А ты что ж это так надрываешься, Хранитель Димитриус? – укорил его Петрус. – То руками восплещешь, то крыльями, слезу вон даже пустил… Ты, как я погляжу, на грани отчаянья пребываешь, а ведь это грех, братец ты мой.
– Нет, нет, – замахал крылами Ангел, – не отчаиваюсь я, братие, как можно? А что я руце воздеваю, так это я для выразительности скорби моей. Знали б вы да ведали, как мне моего Митеньку жаль… Будь он совсем пропащий, ну стал бы я разве ради него своей главой невский лед пробивать?