Хлеб ему доставляют секваны, леуки и лингоны, и он на полях уже созрел; а о состоянии путей они скоро сами получат представление. А что будто бы его не послушаются и на неприятеля не пойдут, то эти разговоры его нисколько не волнуют: он знает, что те, кого не слушалось войско, не умели вести дело, и им изменяло счастье; или же это были люди, известные своей порочностью и явно изобличенные в корыстолюбии; но его собственное бескорыстие засвидетельствовано всей его жизнью, а его счастье – войной с гельветами. Поэтому то, что он предполагал отложить на более отдаленный срок, он намерен осуществить теперь и в ближайшую же ночь, в четвертую стражу, снимется с лагеря, чтобы как можно скорее убедиться в том, что в них сильнее: чувство чести и долга или трусость. Если за ним вообще никто не пойдет, то он выступит хотя бы с одним 10-м легионом: в нем он уверен, и это будет его преторской когортой. Надо сказать, что этому легиону Цезарь всегда давал особые льготы и благодаря его храбрости очень на него полагался».
Вот где Цезарю пригодилось его ораторское искусство, а также отменное знание военной истории Рима. Блестящая логика, безукоризненность словесных построений, непоколебимая мощь фактов – разве мыслимо было устоять перед таким всепобеждающим красноречием? Цезарю не нужно было применять карательных методов, он просто обратил к своим легионерам СЛОВО, и оно было услышано. Лишь СЛОВОМ сумел Цезарь вновь привлечь к себе и завоевать солдатские сердца.
В «Записках» читаем мы, что «эта речь вызвала удивительную перемену в настроении всего войска и пробудила весьма большую бодрость и боевой пыл. Прежде всего 10-й легион принес ему через военных трибунов благодарность за очень лестный отзыв и уверил в своей готовности к бою. Затем и остальные легионы просили своих военных трибунов и центурионов первых рангов оправдаться от их лица перед Цезарем и указать, что у них никогда не было ни колебаний, ни страха, но они всегда думали, что высшее руководство войной принадлежит не им, а полководцу. Приняв это оправдание, Цезарь поручил Дивитиаку, которому доверял более, чем кому-либо другому, обследовать путь, с тем чтобы можно было вести войско по открытой местности, но с обходом в пятьдесят с лишком миль. После этого он, как и сказал раньше, выступил в четвертую стражу. На седьмой день безостановочного марша он получил известие от разведчиков, что войска Ариовиста находятся от нас в двадцати четырех милях».
И вновь тактика Цезаря на высоте.
Только что он находился неведомо где, как вдруг – всего двадцать четыре мили отделяют его лагерь от ставки Ариовиста. Цезарь застал его врасплох. Ариовист никак не ожидал столь быстрого начала военных действий и явно еще не был готов к сражению. Мигом сменив высокомерие и апломб на учтивость, он направил к Цезарю своих людей, ходатайствуя о начале переговоров. Казалось, все идет как по маслу, но послы мирной воли с той и другой стороны сновали беспрестанно, а толка с этого видно не было. Цезарь, тонкое чутье которого мгновенно распознавало аромат обмана и измены, забеспокоился. Поначалу он был практически готов уверовать в то, что Ариовист одумался и примет теперь все его условия. Но как только он ощутил, что переговоры начинают намеренно затягиваться, Цезарь немедленно принял важное решение.
Дело происходило в равнинной местности.
Это предоставляло отличные шансы для действий конницы.
Поэтому Цезарь приказал спешиться галлам, присоединенным к его войску, а опустевшие седла их коней тотчас приняли новых седоков в лице солдат того самого, вернейшего из верных, 10-го легиона. В случае чего они бы задали жару кому угодно!
Итак, «была большая равнина и на ней довольно высокий земляной холм. Это место находилось почти на одинаковом расстоянии от лагерей Цезаря и Ариовиста. Сюда они и явились для переговоров, как условились раньше. Легиону, посаженному на коней, Цезарь приказал остановиться в двухстах шагах от холма. На таком же расстоянии остановились и всадники Ариовиста. Ариовист потребовал, чтобы оба они беседовали верхом и чтобы каждый взял с собой на переговоры еще по десять человек.