Кривая ухмылка тут же исчезла с лица Криспина.
— Я воевал под его аквилами[46]. Я не покинул бы военное поприще и до сей поры, если б не тот злосчастный день…
— Ты думаешь, что стал калекой по вине Помпея?
Квинт видел: своей безжалостной язвительностью он затронул слабое место Криспина.
Сдержав бешенство, тот серьёзно ответил:
— Удар поддых, Цепион. Ладно, мы квиты…
И тут они услышали громкие крики уличных мальчишек: «Flava coma![47]» — те бежали за увитым цветами паланкином, в котором на пёстрых подушках полулежала роскошно одетая женщина. Паланкин несли рослые рабы в жёлтых туниках; огромные круглые серьги отбрасывали золотистые блики на их чёрные бесстрастные лица.
— Flava coma! Flava coma! — выкрикивали мальчишки, показывая им язык и подпрыгивая вокруг паланкина.
Женщина в паланкине приподнялась и, собираясь сделать знак рабам, чтобы разогнали толпу, раздвинула затканные золотым шитьём занавески.
Она была восхитительна! С изящно очерченной линией шеи и плеч, с высокой грудью и плавными изгибами бёдер — всё подчинено гармонии — она могла вдохновлять ваятелей или поэтов, ценителей женских форм, искателей потрясающих женских образов. Было в её красоте, ни с чем не сходной и самим этим несходством притягательной, нечто экзотическое. Поражал удивительный контраст между золотистой смуглой кожей и роскошными, собранными на затылке в чудесный узел, редкого серебряного цвета волосами.
Так получилось, что глаза красавицы, тоже серебристо-серые, оттенённые чёрными ресницами, остановились на стоявшем посреди улицы Цепионе. Мгновение они смотрели друг на друга; затем она приветственно помахала ему рукой, украшенной вспыхнувшим на солнце многоцветьем драгоценных камней запястьем, и проплыла в своём паланкине дальше, оставив его приросшим к каменной мостовой.
— Прекрасна, не правда ли? Божественно прекрасна! — обратился к Цепиону Криспин, также пребывавший под властью чар незнакомки, вслед которой он смотрел с откровенной жадной страстью.
Цепион уклонился от прямого ответа и лишь сухо, невпопад заметил:
— Розовый цвет ей не к лицу. Гораздо удачнее — под необычный оттенок её волос — был бы голубой или серый…
— Она долго жила на Родосе[48], её любимые цветы — розы, и одежда её — все тона этих цветов, — пояснил Криспин и, переведя взгляд на Цепиона, с удивлением спросил: — Так ты не знаешь, кто она?
Цепион пренебрежительно пожал плечами:
— Какая-нибудь куртизанка, которая знается только с богатыми людьми и втайне мечтает о славе Таис или Фрины[49]. Что мне до её имени?
— О, эта куртизанка знается не просто с богатыми людьми! — воскликнул Криспин. — Весь цвет римской знати бывает в её покоях, лучшие мужи Рима ищут её благосклонности. Она — bonae meretrice[50] — и окружающая её роскошь так же ослепительна, как блеск знаменитых афинских гетер. Как ты думаешь, во сколько обходится эта красавица?
— Её наряды, драгоценности… Я догадываюсь, — неохотно продолжал разговор Цепион, думая только о том, как бы избавиться от Криспина.
— Ни о чём ты не догадываешься, — не отставал тот. — Ты не знаешь, что она владелица нескольких вилл, с рабами и землями. Не знаешь, что сенатор Метелл, украшая храм Диоскуров картинами и статуями, велел написать её портрет и посвятил его богам. Не знаешь…
— Довольно, — остановил его Цепион, — мне незачем это знать! И мне нужно идти…
— Нет, постой! — Криспин был возмутительно настойчив. — Дослушай мой рассказ: возможно, он покажется тебе интересным.
— Куртизанки никогда не были мне интересны. Любовь за деньги не привлекает меня.
Ветеран Помпея пропустил мимо ушей замечание Цепиона и с каким-то мстительным азартом повёл разговор дальше:
— Её зовут Флора. Валерий Триарий, будучи на Родосе, сделал её своей наложницей, а затем привёз её с собой в Рим. Здесь она стала известной куртизанкой и любовницей… Кого бы, ты думал? — Криспин выдержал паузу и торжествующе-злорадно закончил: — Помпея Магна!
Снова Помпей! Куда ни пойди — везде он, — с раздражением подумал Цепион. Он стал холоден как лёд и таким же — ледяным — голосом произнёс:
— Как я уже говорил, мне всё это безразлично. И дай мне наконец пройти! Я тороплюсь.
— Неужели? — Криспин неожиданно расхохотался. И с прежней своей издевательской ухмылкой прибавил: — А я-то думал, ты уже опоздал…
Глава 8
В уютном великолепии конклава[51] Флора завершала утренний наряд. Она глянула в большое овальное зеркало и тонкой кисточкой захватила немного румян из серебряной пиксиды[52], купленной ею в Коринфе, во время последнего путешествия по Греции. Лёгким взмахом руки — тихонько зазвенели браслеты на её запястье — она искусно провела кисточкой по своим бархатистым щекам: их обычную матовую бледность ещё скрывал чудесный золотистый аттический загар, и всё же ей было не обойтись без румян.
48
52