— Сейчас ты яблоки воруешь, — сказал он мне, — а потом начнешь поценнее вещи красть.
Высек, а потом еще велел мне поцеловать розгу и его руку, которая меня секла. Я плакала, а мать тоже тем временем читала мне наставление:
— Еще не так надо было тебе всыпать за такие дела! Отец яблоки собирает, возит на базар, продает, мучается, а ты их растаскиваешь, через забор кидаешь, да еще кому — детям крепостных! Если я в другой раз поймаю тебя с пастушками, с крепостными детьми, я сама тебя изобью до крови, раз иначе тебя исправить уже нельзя.
Побранив, она погнала меня пасти птицу.
А я уселась в саду на траву и думаю:
«Все говорят, что бог справедливый и милосердный. Почему же тогда он не накажет моих родителей за то, что они ни за что меня высекли? Разве это воровство — бросать за забор яблоки? Кучи яблок в сарае гниют, их корзинами свиньям выкидывают.
И эти несколько яблок, что я дала Онике, тоже сгнили бы и их выбросили бы свиньям».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Осенью пришло время отдавать меня в ученье.
Перед отъездом тетя Барбора, обняв меня, расплакалась, а я удивилась: ведь я учиться буду, мне только радоваться надо — чего тут плакать? Повезли меня к тете и там оставили.
За ученье мое принялись серьезно.
Школой нам служила комната на чердаке. Посреди комнаты стоял стол, у стен — четыре кровати и два шкафчика для книг. Учениц было шестеро. Учительница, старшая дочь тети, усадила нас вокруг стола, каждой назначила свое место. На стене повесила бумагу — расписание уроков на всю неделю. На всю неделю назначалась дежурная для наблюдения за порядком. Перед началом ученья каждый день мы поднимались со своего места, дежурная читала или говорила громко молитву, мы крестились и все садились. Сидеть нужно было тихо, как в костеле. Все ученицы прошлогодние, только я новичок, глупенькая: все надо мной посмеиваются.
Начинается мой экзамен:
— Что ты умеешь?
— Умею читать и писать по-польски, немного читаю по-русски и чуточку по-немецки.
— Какие ты книги читала?
— Молитвенники, буквари, «Жизнь Иисуса Христа».
— «Литовскую! — удивилась учительница. — Ага! Поэтому-то ты так плохо и говоришь по-польски. Литовский язык тебе все напортил. Больше не смей литовские книги даже в руки брать, смотри мне! — пригрозила учительница. — А грамматику, географию, арифметику ты не изучала?
— Нет, этого мне никто не показывал...
— Так ты и до десяти не сосчитаешь и цифр не знаешь?
Все стали надо мной смеяться. У меня уже и щеки и лоб покраснели.
— До десяти я считаю и цифры знаю, — говорю я.
— Ладно. Какой сейчас будет урок? — спросила учительница у дежурной.
— Арифметика, — ответила дежурная и положила перед каждой ученицей грифельную доску.
Учительница стала объяснять, что единицы пишутся одной цифрой до девяти, а десятки пишутся двумя цифрами до ста. Сотни пишутся тремя цифрами до тысячи, а тысячи — уже четырьмя. Объяснила и велела хорошенько запомнить.
— Поняли? — спросила учительница.
— Поняли, поняли!
— Теперь каждая из вас пусть напишет на своей доске цифру «сто один» и мне покажет.
Все написали «1001». Учительница опять начала объяснять, что если написать четыре цифры, то это будут уже тысячи, а в сотне должны быть только три цифры.
— Ведь вы и в прошлом году это проходили, — прибавила учительница с упреком.
Все опять писали, старались, потели, но ни одна не написала правильно.
— Как вам не стыдно! — бранила их учительница. — Вот Юлька в первый раз услышала и поняла, а вы нет...
Проучилась я три года.
Потом тетина дочь, наша учительница, стала прихварывать: частенько она не могла с нами заниматься. Тетя на ее место наняла учительницу из Вильнюса. Взяли на квартиру еще трех девочек да теткиных трое — значит, учениц стало шестеро, то есть столько, сколько с учительницей было условлено. А для меня и места не оказалось. Однако тетя все-таки меня не отпускала от себя: велела самой читать, писать; иногда мне новая учительница что-нибудь объяснит, иногда старая покажет.
А за это я помогала им по дому.
Так понемногу стала я одновременно и барышней, и прислугой, и экономкой, и посыльной, и портнихой.
КАК ИОНЯЛИС БУКВЫ УЗНАЛ
Ионялис и не помнит даже, с каких пор он пошел наниматься к чужим людям. Отец его служил батраком в имении. Детей было много, а хлеба мало. Ионялис был старший; не успел он подрасти, как родители послали его к соседу пасти свиней. Совсем еще малыш, а сколько невзгод он перенес! Холод, голод... А сколько раз он получал в загривок! Так Ионялис день за днем, год за годом и бедовал.