Может быть, если бы Михаил Булгаков писал «Мастера и Маргариту» в наши дни, он заменил бы Воланда и его свиту пришельцами из космоса, посланцами некой высокоразвитой цивилизации: они в современной фантастике порой ведут себя очень похоже на булгаковских героев. В недавно завершенной 25-томной «Библиотеке современной фантастики» мы находим имена Кобо Абэ, Уильяма Сарояна, Владимира Тендрякова, Вадима Шефнера — писателей очень разных, но одинаково не склонных к оторванному от нашего времени фантазированию. Недавно вышла в свет фантастическая повесть такого «земного» писателя, как Сергей Залыгин. Все это я говорю к тому, что между фантастикой и «обычной» литературой обнаруживается все больше точек соприкосновения: последняя все чаще берет на вооружение главный художественный прием фантастики— фантастическое допущение. А фантастика, в свою очередь, все интенсивнее использует этот прием не с популяризаторскими, но с художественными, «человековедческими» целями.
Фантастика серьезно изменилась на глазах нынешнего читательского поколения. Еще продолжают говорить по инерции «фантастика и приключения», еще выходит в одном из издательств серия «Путешествия, приключения, фантастика», но именно по инерции. «Алый парус» — адресованная школьникам полоса «Комсомольской правды» — опубликовал небольшую анкету для выяснения, кого читают и что ищут в фантастике подростки. Ответы были такие:
«Фантастика меня интересует в основном не как литература, изображающая будущее, а как литература, показывающая раскрытие характера человека под действием необычных событий».
«В научной фантастике меня прежде всего интересуют проблемы нравственного роста человеческой личности и научно-технического прогресса».
«А привлекло меня к фантастике не что-то сверхчеловеческое и не сверхчеловеки, а самые обыкновенные человеческие отношения».
То есть, как сказал один из отвечавших на анкету школьников, «приключения духа захватывают больше, чем приключения тела». Конечно, было бы преувеличением считать, что так понимают фантастику все подростки, однако примечательно, что приведенные здесь ответы принадлежат именно подросткам, школьникам, о которых иные и сейчас думают, что им подавай только сюжет позабористее. Оказывается, нет, и, пожалуй, именно фантастика приучает видеть за сюжетом мысль, смысл.
Еще не так давно большинство фантастических романов и повестей почти полностью подчинялось канонам приключенческой литературы. Действие происходило в космосе, в будущем или в чуточку видоизмененном настоящем, однако и то, и другое, и третье играло в сюжетостроении примерно такую же роль, как в приключенческом романе — джунгли, далекие острова или какая-либо страна в пятнадцатом или шестнадцатом веке. Точно так же пришельцев из космоса можно было уподобить кровожадным дикарям или, наоборот, могучим заступникам благородных героев. Примерно так сделаны, скажем, романы братьев Стругацких «Трудно быть богом» и «Обитаемый остров» — в обоих люди коммунистической Земли попадают на другие планеты (на одной — что-то вроде нашего средневековья, на другой — технократическая диктатура фашистского типа) и мужественно сражаются с косностью и духовной отсталостью, утверждая высокие гуманистические идеалы.
Но вот перед нами недавно вышедшая повесть Стругацких «Пикник на обочине».
Захватывающих приключений в повести хоть отбавляй. Но героя Рэда Шухарта, преодолевшего все препятствия, здесь ждет не победа, как полагается в приключенческом романе, а самое большое в его жизни поражение. Вот он с огромным трудом, рискуя жизнью и пожертвовав жизнью другого человека, добрался до самого главного, куда он стремился, — до Золотого Шара, исполняющего любые желания. Сидит перед ним и думает: чего же пожелать? «Дело непривычное — думать, вот в чем беда. Что такое «думать»? Думать — это значит извернуться, с финтить, сблефовать, обвести вокруг пальца, но ведь здесь все это не годится… Расплатиться за все, душу из гадов вынуть, пусть дряни пожрут, как я жрал… Не то, не то это… То есть то, конечно, но что все это значит? Чего мне надо-то? Это же ругань, а не мысли. Он похолодел от какого-то страшного предчувствия… Господи, да где же слова-то, мысли мои где?.. Подлость, подлость… И здесь они меня обвели, без языка оставили, гады…»