Проехали поселок Булун. Пароход причалил к берегу, спустили трап. Комендант, сопровождавший нас только от Якутска, прочел фамилии тех, кому выходить на берег. В список попал и тот еврей, который все повторял, что нас везут в Америку. Увидев, что он спускается по трапу с вещами, я спросила в шутку:
— Что, уже Америка?
— Не успели, барышня. На тот год точно отвезут — помяните мое слово.
Немного проплыли и оставили на берегу еще часть литовцев. Потом остановились на мысе Быкова. Вместе с другими тут сошел и Лявушас. Шел дождь со снегом, на длинном, как могила, острове стояло несколько крестов. Я встала на колени на койке и взмолилась: «Господи, хоть на край света, только не сюда! Не дай нас высадить тут!» Я просила Бога, не понимая, что это и есть край света. Куда же дальше? Но Бог меня услышал. Высадили еще некоторых литовцев, а нас повезли в бухту Тикси. Я хотела чайником зачерпнуть морской воды, но порыв ветра подхватил крышку, и она, как капустный лист, пошла на дно моря Лаптевых.
Подплыл грузовой катер «Тиксинец», и нам велели пересесть на него. Туда перешли не только ссыльные литовцы, но и завербованные русские. Умер еще один литовец — Шагамога. Матросы завернули его в простыню, связали веревками, опустили в воду, прицепили к лодке и поплыли к берегу. Вернулись очень скоро. Наверно, привязали камень и опустили на дно. Поднялся ураган, пришлось ждать, пока не стихнет. 22 августа наш пароход продолжил путь. Хотя море казалось спокойным, нас сильно качало — чувствовалось дыхание моря. Плыли мы еще двое суток. Наконец остановились. Нас уже ждали баржи и несколько катеров. Сложили свои вещи на баржи, и катера потащили их в устье реки. Яны. Той самой Яны, о которой учитель истории Стрельчюнас говорил:
— Далеко на севере, дети, очень далеко на севере, течет такая река Яна — барышня Яна. Ой-ой-ой, как там холодно! А на берегу живет такой зверек горностай…
Вот и увидела я эту «барышню Яну»! Дельта Яны расходится на три рукава. Суда плыли по основному руслу — Коугастаху. Километров через десять наша баржа остановилась. Зачитали двести фамилий. Были среди них и мы. На баржах осталось еще человек четыреста. Катера потащили их дальше. Взять табак я побоялась, и мой чулок отправился с Даной Банюлите. Когда баржа уже отплыла, я вспомнила, что у Даны остался и прелестный мамин японский портсигар. Изо всех сил я крикнула: «Портсигар отдай!» Дануте услыхала, бросила мне его, но он не долетел, плюхнулся в воду и пошел ко дну. Мы с тоской смотрели по сторонам. Кругом абсолютно голая тундра, кое-где валялись принесенные водой серые бревна. Мы увидели две большие солдатские палатки, в которых обосновались привезенные из Ленинграда финны и немцы. На нас набросились комары. Они лезли в глаза, в нос, в рот — всюду, где чуяли обнаженное место. Я была босая, от холода болели ноги. Что делать? Как будем жить? Чем питаться? Нам тоже привезли палатки — огромные, солдатские. Мужчины бросились их ставить. Женщины собирали бревна и стелили их на землю вместо пола. Поставили по две железных печурки. В двух больших палатках должно было разместиться по восемьдесят человек, а в меньшей — сорок. Выяснилось, что тут нам и придется жить. Когда восемьдесят человек стоят — ничего страшного, но как всем лечь? Кто-то подсчитал — на человека приходится полметра площади. На четверых мы получили место шириной метр и длиной два метра. Поскольку еще продолжался полярный день, мы решили, что двое будут работать, а другие двое спать. Но Вайдас работать еще не мог, он с трудом ходил. Если во сне я нечаянно касалась отца Норкене, у которого вся голова была в нарывах, старик изо всех сил толкал меня.
Первым делом надо было разгрузить баржу, где были доски, мука и мешки с солью, той самой каменной солью, которую мы как какую-то драгоценность везли в такую даль. Подплыли еще несколько барж с сетями, бревнами и все той же солью. Выгрузив первую партию соли и ссыпав ее в кучу, мы прихватили с собой мешки. По тундре, где в земле на глубине уже десять сантиметров поблескивал лед, в туфлях не походишь, а босиком тем более. Мы постирали мешки в реке и сделали из них портянки. Обмотав ими ноги, отправились в тундру собирать дрова. Собирали и складывали конусом, чтобы они подсохли. Когда появлялось солнце и стихал ветер, было не так холодно. Возникал соблазн скинуть теплую одежду, чтобы солнечные лучи согрели тело — было такое ощущение, что у нас даже кости замерзли. Но делать это ни в коем случае нельзя было, потому что немедленно налегали тучи комаров. Прогонял их только ветер, причем дул он почти всегда со стороны Северного Ледовитого океана. Тогда Яна ощетинивалась, словно кто-то причесывал ее против шерсти. Потом эта мелкая рябь превращалась в большие волны — доносилось дыхание океана. Вода в Яне становилась соленой, высоко поднималась и выходила из берегов. Черные тучи внезапно заслоняли солнце, и мокрый снег крупными хлопьями падал на землю, и тут же начинался проливной дождь. Через несколько минут буря стихала и снова все успокаивалось, будто ничего и не было. Только мы дрожали, промокшие до костей. Негде было высушить одежду. В палатке стояли две железные печурки, но что-нибудь сварить на них или посушить могли лишь те, у кого были маленькие дети. Поэтому, раздевшись, мы вешали одежду на шест возле своей лежанки, а портянки, сильно отжав, снова наматывали на ноги, а когда ложились, то клали ноги в мокрых портянках другому на грудь. Мне не доводилось в жизни испытывать большие физические мучения, чем тогда, — на согревшееся тело утром натягиваешь мокрую одежду и выходишь на улицу, где почти каждые полчаса меняется погода… Холодная, мокрая одежда липла к телу, а обмотанные портянками ноги утопали в зыбком мхе, под которым были ледяная вода и вечная мерзлота. Сначала мы коченели, потом вода в портянках становилась не такой холодной, а от быстрой ходьбы по тундре мы согревались и… привыкали. Выдали по десять килограммов муки — и больше ничего, поэтому на костре варили похлебку.