Римантас решил из разных дощечек сделать стенку, потому что соседка тащила у нас все подряд. В этой семье и друг у друга воровали. Иногда среди ночи было слышно, как кто-то громко хрумкает, а потом доносился мужской голос: «Корова, снова у детей сахар сперла!» — «А кто за ними присмотрит, если я помру?» — повторяла соседка слова Калковене. Там дело обстояло так: когда старшие дети уходили на работу, Калковене раскладывала в консервные банки всю полученную норму продуктов и прятала в юрте за нарами, а потом вытаскивала и съедала вместе с младшей дочкой. Когда люди ее стыдили, что она объедает собственных детей, она всегда отвечала: «А кто за ними присмотрит, когда я помру?»
Отличались от наших и другие привычки соседей по юрте. Так, ночью мы осторожно, чтобы никто не слышал, отправляли малую нужду в консервную баночку и тихо выливали в ведро. А все соседи гремели, нисколько не стесняясь. Марите Ясявичюте еще и посмеивалась:
— Бичюнасы по-барски ссут, сначала измерят, только потом в ведро сольют! Мы — по-простецки, сливаем, будто за сарай зашли.
Вечерами в юрты захаживал Инзялис — разведать, пронюхать, где что происходит. Люди жаловались, что голодают. Смотрел он на уже не поднимающихся, измученных цингой и голодом литовцев, кривил свою отвисшую губу и сквозь зубы цедил:
— У вас на лбах смертельная метка, вы все здесь помрете! Почему мне одной рыбы на день хватает? А вам не хватает!
Раз Микис Вайшвила схватил топор и бросился на Инзялиса. Мама его удержала:
— Не надо, Микис, не марай руки и совесть об эту продажную шкуру. Сама судьба отомстит ему!
Молодой, горячий, изголодавшийся парень все-таки послушался мамы.
Изредка приезжал прораб Бреславский и непременно заходил в нашу юрту. Наверно, ему было интересно поговорить с мамой — умной и энергичной женщиной. Он всякий раз спрашивал:
— Ну, Наталья Матвеевна, как живете?
— Хорошо, — отвечала мама.
— Как это хорошо? Вам же есть нечего?
— Ну и что? Сегодня нечего, а завтра проснемся, глядишь, и будет. А вот если человек возвращается с фронта, скажем, без ноги, тогда дело плохо: ложится он — ноги нет, просыпается — ее по-прежнему нет и уже никогда не будет.
Вечерами заходила Геновайте Валёнене, с которой мы вместе были в Камне, та самая, что пыталась убежать в Литву. Приближался праздник, люди экономили свечи. Бывшая учительница Чибилене учила детей петь и танцевать. Пластичнее всех была Дайна Климаускайте. К детскому утреннику я сочинила песенку, которая пелась на известную народную мелодию. Начиналась она так:
Дальше шел такой же непритязательный рассказ о нашем житье-бытье: как мотались по России, как голодали и как, несмотря на все лишения и унижения, в свободные минуты пели и танцевали, не предавались отчаянию и вот теперь встречаем Новый год.
Я сочинила еще одну песенку, «взрослую», и сама ее исполнила:
Рождество мы решили праздновать вместе с Валёнене. Она раздобыла несколько рыб, из консервов и сбережённой к празднику муки решили сделать пельмени. Да, почти настоящие пельмени! Все сели за белый, покрытый простыней стол, мама даже вилки положила. Ели медленно, смакуя, подолгу жевали, чтобы как можно лучше почувствовать вкус. Вспомнили дом, нарядную елку, сочельниковое угощение, пироги с сушеными боровиками, сладкий клюквенный кисель. Когда от воспоминаний мы вернулись к реальности, то обнаружили, что все едим руками, хотя на столе лежат вилки. После трапезы, чтобы было теплее ногам, устроились на нарах, свернувшись калачиком, и Валёнене, давно обещавшая сделать это, принялась наконец рассказывать, как они с Коцинене бежали из Камня в Литву. У их отцов одинаковые имена (они обе Карловны), поэтому решили говорить, что они сестры. Бывшая учительница Валёнене — светловолосая, с химической завивкой, слегка рябая — несколько дней не умывалась, не причесывалась, обрядилась в одежду местных русских, повязала платок и стала очень похожа на здешних колхозниц. Она должна была изображать тугую на ухо дурочку из далекой деревни. Коцинене, элегантную жену еврея-ювелира, бывшую танцовщицу в кабаре, кстати отлично говорившую по-русски, сложнее было превратить в простую колхозницу, но в конце концов все же удалось. У нее было много дорогих украшений. Часть их она продала, часть выменяла на одежду, а остальные завернула в узелок. Узнав название колхоза, находившегося далеко за рекой, фамилии председателя и секретаря парторганизации, без паспортов, колхозникам их и не выдавали, в один прекрасный летний день, «одолжив» лодку, они поплыли вниз по течению в сторону Новосибирска. Грести не надо было. Завернув узелок с драгоценностями в одежду, положили его на корме, прикрыв ветками. План был такой: Валёнене — глохнущая деревенская дурочка, и сестра, Коцинене, везет ее в Новосибирск к врачу, потому что уши стали так болеть, что та криком кричит. Течение несло лодку, проплыли мимо нескольких небольших деревенек, мимо города Бердска и приближались к Новосибирску.