Я надела телогрейку, поблагодарила Карачиных за угощение и теплый прием. Военный предложил проводить меня, я не возражала — он был вежливый, приятный и, по всей видимости, настоящий джентльмен. Шли мы быстро, потому что у меня страшно мерзли колени и голени. Мы уже подходили к магазину, за которым были наши юрты, как «джентльмен» вдруг остановился, поспешно снял и бросил на землю шубу, схватил меня в охапку и повалил на шубу. Я перепугалась, так как поняла, что за толстыми, выложенными дерном стенами и ледяными окнами моего крика не услышат ни мама, ни друзья. Внезапно мелькнула мысль: Гирчис сторожит магазин! И я закричала изо всех сил:
— Господин Гирчис, спасите! На помощь!
— Кто там? Стрелять буду! — услыхала я громкий голос Гирчиса.
Военный вскочил, подал мне руку и помог встать.
— Дура! — бросил он насмешливо.
«Негодяй!» — подумала я и побежала домой.
Ловить рыбу пришел к нам из поселка Кресты Юргис Масюлис со своим другом ленинградцем Алькой Лавриновичем. Они принесли нам вести о литовцах, которых тогда, в самом начале, повезли на баржах вверх по реке. Мы узнали, что Веруте с Юргинасом живут в Романсыре. Мы тоже захотели перебраться туда, но надо было ждать коменданта, который приезжал два раза в месяц и расписывался в наших «волчьих билетах». Комендант дал свое согласие. Опасаясь, что больше не встречусь с Ядзей, я вернула ей крестик. Мы уже могли ехать, вот только Вайдевутиса не хотели отпускать из колхоза. Мама написала письмо начальнику госбезопасности Бирюкову и отправила через коменданта. Мы остались ждать ответа.
Франс все еще жил у нас. В последнее время у него постоянно болел правый бок. Он предполагал, что это аппендицит, и поехал в Тикси. Через месяц вернулся уже прооперированный. У него на голове красовалась бело-голубая шапка из лапок северной лисы.
— Какая великолепная шапка! — восхитилась я. — В жизни такой не видела!
Франс снял ее и протянул мне:
— Меняемся?
У меня тогда была белая заячья ушанка, купленная за пятьдесят рублей.
— Почему? — спросила я.
— В мою с боков поддувает, и уши мерзнут, твоя намного теплее…
Я не поняла, что он просто хочет сделать мне приятное, потому что его лисья шапка была раз в пять дороже моей.
Маме Франс привез в подарок настоящую американскую простыню и пару кусков ароматного мыла — мы такого с Литвы не видели.
Раз, зайдя к Ядзе, я застала Владаса, который собирался идти на пристань. Он еще спорил с Ядзей, сколько просить за тот крестик.
— Ядзя, я же подарила его тебе с условием, что не продашь!
— А что делать? Совсем нечего есть, а это единственная вещь, которую мы можем продать, — ответила Ядзя.
Я сбегала домой, принесла ей пятьдесят рублей и взяла крестик:
— Теперь получишь его, только когда в Литву поедем!
Из Якутска приехал какой-то театральный работник. Он ходил по юртам и спрашивал, у кого есть какие-нибудь красивые вещи для продажи. Люди сказали, что у мамы есть необыкновенный халат. Да, тот самый халат, который тетя Оните вышила в японском стиле. Однажды, когда было очень трудно и нас охватило отчаяние, когда нам угрожала голодная смерть, мама сказала мне:
— Я точно не выживу. Дарю тебе этот халат, он будет напоминать обо мне и о тете Оните…
Мы не верили тогда, что останемся живы. А вот теперь нашелся покупатель на наш халат. Мы думали, как поступить.
— Где я стану в нем ходить? Тут, в юрте? И ждать, пока он не примерзнет к стене или не сгниет от сырости под нарами? Лучше уж продать…
Мы решили продать и халат, и вечернее платье, и французские духи, потому что это был первый и — как знать, — быть может, последний покупатель на эти шикарные вещи. Когда мама отдала платье с большим букетом искусственных цветов, я заплакала.
Портфель, в котором сохранился стойкий аромат французских духов, я время от времени открывала и наслаждалась этим запахом, как прекрасными воспоминаниями. В 1962 году в Каунасе, когда мы переселялись из частного дома в полученную от государства новую квартиру, я выбросила этот потрепанный кожаный портфель, все еще пахнущий французскими духами. Это был один из последних свидетелей моей молодости.