— Небось на облачке в Литву умотал!
После Нового года нас переселили в дом. Вернее говоря, в четверть дома. Неподалеку от дверей стояла печка, за ней — кровать русской хозяйки дома с девочкой трех-четырех лет, справа во всю длину комнаты были сколочены нары, на которых свободно умещались семь курсанток. Уроков на дом не задавали, так что стол не был нужен. Учеба шла у меня хорошо, даже очень хорошо, потому что мне страшно хотелось перейти на менее тяжелую и постоянную работу. Мои усилия дали результат: из всего курса на пятерки учились только я и Повилас Масёкас. Сестра Повиласа Бартникайтене умерла в Коугастахе, он знал, что никто ему не поможет и он сам должен пробивать себе дорогу.
Время тянулось медленно, после курсов нечем было заняться, валяясь на нарах, я не могла удержаться и за один день съедала все, что получала, и потом несколько дней приходилось голодать. Однажды я слопала хлебную норму нескольких дней, за пару вечеров обошла всех живших там литовцев, но никто не угощал. Уже четвертый день ничего не держала во рту, кроме воды. Легла, укрылась с головой и… улетела в Литву. Вспомнила наш круглый, покрытый белой скатертью стол, уставленный всевозможными яствами. Хлеб нарезали тонко, но совсем по другой причине… Мама и маслом мазала его мне очень тонко, и ломтик колбасы бывал чуть ли не прозрачный — только бы я не растолстела! О, если бы она знала, что нас ждет!
Неожиданно открылась дверь, и каюр Довбиш втащил полный мешок рыбы.
— Это вам, девушки! От Мишки-бурята, кушайте на здоровье! — И убежал, захлопнув за собой дверь, так что мы даже поблагодарить не успели.
Анька Лукина бросилась к мешку:
— Это он мне прислал!
Воля возразила:
— Не тебе одной, всем!
— Он мой любовник, значит, и рыба моя!
Однако Воля решительно распорядилась поделить рыбу на всех. Анька испугалась дочери завпрома. Свою долю я быстро разделала, разрезала на куски, сложила в кастрюльку и, поставив варить, убежала на курсы. Я была страшно голодна и с нетерпением ожидала конца уроков. Закурила. Все стали просить дать и им закурить. Я протянула папиросу Повиласу Масёкасу, для Аньки не осталось. Вернувшись, я взяла аппетитно пахнущую рыбу к себе на нары и стала ждать, пока она немного остынет. Прибежала Анька и давай орать: «Курить так Повиласу оставляешь, а рыбу мою жрать будешь!» — «Да возьми ты эту свою рыбу!» — сказала я. Анька распахнула дверь и выплеснула рыбу в сугроб. Я упала на нары, закрылась с головой и разревелась. Подошла Ядвига Борхертене и шепнула: «Юрате, не показывай слез этой мрази! Вот погрызи сухарь!» Я успокоилась.
Курсы закончились. Я и Повилас получили по всем предметам пятерки. Жить меня приняла к себе русская семья Скоробогатовых. Я снова возила дрова, потому что зимой мы как специалисты не были нужны. В один прекрасный день смотрю в оттаявшее окно и вижу маму — тащит тяжелые санки. Комендант отпустил ее, она сложила наши пожитки и пришла в Кресты. Близилась весна, за окном почти не темнело. Скоробогатовы уступили нам одну комнату. Счастливые, мы принялись мыть бревенчатые стены. Вдруг в комнату влетела Ядзина сестренка Галинце:
— Тетя Юрате, война кончилась! Муж тети Зои вернулся с работы и рассказал!
Мы стояли ошеломленные, потом обнялись… Плакали в голос и не могли остановиться, — может, и наша жизнь теперь по-другому сложится, ведь не будь войны, мы бы не попали сюда, на край света, и Римас был бы с нами… Пришел с работы Скоробогатов, открыл нашу дверь:
— Чего расхныкались? Радоваться надо. Война кончилась. Не выдержал все-таки фашист! Шапками мы его закидали! Ну, теперь надо ждать перемен.