В это время мама начала работать заведующей детским садом, я помогала ей составлять меню и рассчитывать ежедневные затраты на продукты. Садик располагался в одной комнате стандартного деревянного дома. Игрушек не было, детских книг тоже, даже букварь я сама нарисовала. Никаких картинок дети вообще не видели, кроме портретов Ленина и Сталина. Мама — она была еще и воспитательницей — учила малышей различать, кто Ленин, а кто Сталин. Однажды приехала комиссия из районного отдела народного образования. У одного члена комиссии из кармана торчал край журнала «Крокодил», и дети, никогда не видевшие книг, тянули ручонки, желая посмотреть, что это. Проверяющий вытащил журнал, на обложке которого была карикатура: лев терзает ягненка. Дети с интересом рассматривали картинку.
— Кто это? — спросил проверяющий, ткнув пальцем в льва.
Все хором закричали: «Сталин! Сталин!» Мама чуть не умерла от испуга. Взяв себя в руки, объяснила, что, кроме этих двух портретов, дети не видели никаких картинок. Комиссия состояла из порядочных якутов, и все обошлось.
Альгирдас Масюлис женился на Виде Индрюнайте, жившей в Казачьем с двумя братьями, Янушас Каулакис взял в жены Гене Лукошайтите, Владас Казела — немолодую ополяченную Янкаускайте, Дануте Кубилюте вышла замуж за Виталиса Лукошайтиса… Ну, а я… стала опасаться, что останусь в девках.
И снова приближался Новый год — теперь уже 1948-й. Шли чередой годы, похожие один на другой, как бусинки четок, бессмысленные, скучные. Вечерами ложилась, и меня посещали тяжелые мысли. Для чего мы появились на свет? Чтобы писать дурацкие бумажки и чертить бесконечные карточки?! И для этого мы учились?! А папа! Трудился, старался, делал все, чтобы Литва поднялась из развалин, собирал деревянные скульптурки и другие произведения народного искусства, ездил по Литве с фотографом Жибасом, с молодым художником Андрияускасом — чтобы не было утрачено ничего ценного, чтобы все сохранить для детей, для будущего… А теперь вот его косточки покоятся на Урале… Почему позволено так издеваться над людьми? И я начинала за компанию с другими пить эту злополучную бражку. Выпьешь — и ничто тебя не волнует, ничего не боишься. По пьяной лавочке я раз оказалась в собачьей конуре. Ну и что? Хоть молодежь потешилась! Единственно, что меня сдерживало, так это сознание того, что я литовка и не имею права позорить это имя.
15 декабря мы услышали сочный голос Левитана: «Внимание, внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаем важное правительственное сообщение. С 15 декабря упраздняется карточная система, начинается осуществление денежной реформы и цены на товары снижаются в среднем на десять процентов!» Вот это подарок к Новому году! Все радовались, что цены снижаются на десять процентов, забывая при этом, что в 1946 году они возросли втрое. Карнавала мы уже не готовили. Обленились. Праздновали, переходя из юрты в юрту, — может, где-нибудь дадут выпить.
Юргис начал захаживать к Аньке Лижиной, муж которой Дмитрий Крепких сидел в тюрьме, а ребенок содержался в интернате.
Ядзя заходила ко мне все реже, она призналась, что влюблена в Юргиса. Захожу я раз к Масюлисам, смотрю, сидят Ядзя с отцом, а за стеной у Аньки слышен голос Юргиса.
— Ядзя, чего ты сидишь тут? — спрашиваю.
— Юргиса жду, он вышел в туалет…
— Разве не слышишь — он у Аньки!
Отец молчит, ничего не говорит.
При случае я упрекнула Юргиса, зачем водит Ядзю за нос.
— Не вожу я ее, я специально ушел к Аньке! Наверно, она дура, раз не видит, что не нужна мне.
Я все рассказала Ядзе.
— Зачем ты так унижаешься! Он же не достоин твоей любви, такой бабник! — воспитывала я подругу.
Ядзя согласилась. Вскоре она попросила Эльтермана, чтобы разрешил ей навсегда вернуться в Коугастах и работать там. Ядзя уехала и вышла там замуж за заведующего торговым пунктом Петьку — рыжего, низкорослого, постоянно хрустящего суставами пальцев. Может, от злости на Юргиса вышла…