— А мне скучно, что вы уедете, — нерешительно говорит Сонечка.
— Я напишу вам, — отвечает Александр. — Хорошо?
— Только непременно стихами.
— Стихами. Непременно стихами.
Дома Александр застал всех за столом. Он думал, что ему достанется, но на этот раз все обошлось гладко. Отец уже успокоился и, позабыв свои несчастья, весело шутил с Василием Львовичем, пришедшим к обеду. Только няня рассердилась, увидев его панталоны.
— Воскресные-то! — повторяла она с укоризной.
Он быстро переодевался в детской и, глядя в окно на омытые дождем крыши на той стороне переулка, думал:
«Ах, кабы не уезжать!»
Сергей Львович сам собирался отвезти Александра в Петербург. Был заказан уже новый светло-синий костюм у француза-портного на Кузнецком мосту, а от сапожника принесены были сделанные на заказ сапоги с кисточками. Но Сергей Львович не мог ехать, так как не было денег, и отвезти Александра взялся Василий Львович, который отправлялся в Петербург по своим литературным делам. Он писал какую-то шутливую поэму, отрывки которой читал под строжайшим секретом только Сергею Львовичу и самым близким друзьям. В этой поэме был стих, который, как говорил Василий Львович, должен был убить всех «славян» наповал.
— Quos ego![57] — говорил он, потирая руки в предвкушении своего торжества.
За этим-то, собственно, он и ехал в Петербург.
Василий Львович дал место Александру в своей коляске, которую вывез когда-то из Парижа. Коляска эта изрядно порастряслась на русских дорогах, но Василий Львович очень ею гордился. Ее починили, заново отлакировали, и ранним утром, в день, назначенный для отъезда, она уже стояла перед домом Василия Львовича на Новой Басманной, совершенно готовая для путешествия. Чемоданы были привязаны сзади и закрыты кожухом от пыли. В карманах сбоку и в ящиках под сиденьем лежали съестные припасы — пироги, холодная телятина и вино. Маленький сундучок Александра был поставлен под ноги, так как для него не нашлось другого места.
С бабушкой и няней Александр простился дома. Они оставались с Левушкой, который еще спал. Бабушка молча прижала его к груди, а няня перекрестила на дорогу и сказала:
— С богом, голубчик. А я уж не пойду провожать. Дальние проводы — лишние слезы.
Александр с Оленькой, Сергеем Львовичем и Надеждой Осиповной в наемном экипаже (свой был в починке) отправились на Новую Басманную, где нашли уже тетушку Анну Львовну. Она вручила Александру две беленькие пятидесятирублевые ассигнации и сказала, прищурившись:
— Это тебе на орехи.
Сергей Львович приподнял брови:
— Смотри не потеряй и не трать понапрасну.
На прощание Василий Львович велел откупорить бутылку вина. Перед отъездом, как водится, присели.
— Ну, с богом, — проговорил Сергей Львович.
Благословив Александра и целуя его в курчавую голову, он прослезился.
Мать тоже благословила Александра. Оленька с плачем обнимала его.
Кучер Игнатий взобрался на козлы, рядом с ним поместился повар Блэз, которого Василий Львович брал в Петербург.
Александр сидел, упираясь ногами в свой сундучок. Василий Львович тяжело навалился на него, влезая в коляску, и притиснул его в самый угол.
Коляска тронулась. Александр высунулся, чтобы посмотреть в последний раз на своих. Скоро они исчезли из глаз.
Проехали Тверскую. Миновали заставу. Открылся зеленый простор полей, над которым сияло утреннее солнце. Был восьмой час утра.
Позади за холмами еще сверкали золотые макушки церквей. Они уходили всё дальше и дальше.
Лицей
I. Путешествие из Москвы в Петербург
Коляска качалась из стороны в сторону и подскакивала на рытвинах и ухабах. Сундучок Александра то и дело уползал из-под переднего сиденья и бил его по ногам железным углом. Василий Львович дремал и наваливался на племянника, который нарочно подставлял ему локоть. Наталкиваясь на локоть, Василий Львович испуганно таращил глаза и снова погружался в дремоту. Игра эта забавляла Александра среди дорожной скуки.
До Клина дорога была ничего, а дальше стала хуже. Какой-то не в меру усердный губернатор задумал проложить мостовую на шоссе, но наносная земля давно была смыта дождями, и колеса стучали по голым бревнам.
— Не взять ли проселком? — спросил Игнатий, обернувшись с козел. — Дорога такая — всю душу вытрясешь. Шасе, — добавил он с укоризной.
— Делай, как знаешь, — пробормотал Василий Львович, закутываясь в плащ, чтобы спастись от стоящей в воздухе пыли.