Мальчишки побежали за ним, но угнаться за Александром было не так-то легко.
— Ишь какой! — говорили мальчишки. — За ним не поспеешь!
Когда Александр, выкупавшись, вернулся, — все уже было готово к отъезду. Лошади Пожарского были отосланы с обратным ямщиком, а запряжены были другие, нанятые где-то на деревне. Ждали только барина. Василий Львович любил выспаться во время путешествия.
Чем дальше отъезжали от Москвы, тем яснее рисовался Александру Петербург, с гранитными набережными, прямыми как стрела проспектами, влажными морскими ветрами и царственной Невой. И в ушах Александра звенели под такт толчков коляски стихи старого поэта Михаила Никитича Муравьева «Богиня Невы»:
За голыми стволами сосен, с пучками веток наверху, сквозили темно-синие волны длинного извилистого озера, берега которого сходились так близко, точно это река, и то и дело доносились мальчишечьи или женские визгливые крики на другой берег: «Лодку!»
Дорога шла среди высоких сосен по песчаным раскатам, усыпанным скользкими сосновыми иглами.
— Татарские горы, — сказал Игнатий с козел. — Так прозывают.
В душе Александра пело:
И вдруг: трах-тах-тах! — и коляска покосилась на правый бок.
— Вот именно, горы татарские, — ворчал Игнатий, слезая с козел.
— Чего ж ты смотрел! — кипятился Василий Львович.
— А кто ж его знал, — бормотал Игнатий, рассматривая лопнувшее колесо.
К счастью, послышался лай собак. Недалеко была деревня. Игнатий кое-как дотащился с коляской до кузницы, а дядя с племянником пошли пешком вперед. Дядя охал, а племяннику было весело, и в голове по-прежнему пело:
— Опоздаю в Петербург, — сердился Василий Львович, — на радость «славянам». Славное угощение я им везу!
Кузнец долго ломался, набивая цену.
— Ишь ты, заграничная штука! Поди знай, как за нее приняться.
Остановились в избе зажиточного мужика, возле кузницы. Василий Львович волновался от нетерпения.
— Бог весть какие дороги! Никакие колеса не выдержат! И обдерут как липку! Ямщики, трактирщики да еще кузнецы… Где твои сто рублей, Александр?
— Какие сто рублей? — рассеянно отвечал Александр, смотря в окно.
— Да те, что тетушка дала.
— A-а, те?.. Они в моей коробке.
Василий Львович велел Игнатию принести коробку Александра и взял оттуда две беленькие ассигнации.
— Я тебе возвращу в Петербурге.[58]
Александр с улыбкой покачал головой, Игнатий тоже улыбнулся.
— Ты что, сомневаешься? Вот свидетель Игнатий.
Кузнец вместо часа провозился два, да еще захотел на водку. Василий Львович взорвался:
— Грабители! Разбойники!
Но кузнец не уходил и только моргал, слушая гневную речь барина, пока, наконец, Василий Львович не бросил ему полтину, лишь бы тот ушел поскорей.
Накричавшись вдоволь, Василий Львович влез в исправленную коляску и вдруг ухмыльнулся.
— А знаешь, я сделал эпиграмму, — сказал он Александру, когда двинулись в путь. —
Хорошо? — спросил он племянника.
— Только вот во втором стихе: «Где только колесо, там мне удачи нет».
— А пожалуй, так лучше, — ответил дядя и повторил с расстановкой:
II. Петербург
Приехали в Петербург поздно вечером. Александр пришел в волнение, уже когда проезжали предместье. Когда же открылась вся перспектива Невского проспекта с блистающими там и сям таинственными огнями, он пришел в решительный восторг. Этой ровной линии огней, казалось, конца не было. Чугунные узоры оград на мостах, мелькающие где-то сбоку куски величавой Невы, свежий ветерок, в котором ощущалось дыхание моря, — все это было ново, увлекательно. Карета слегка подпрыгивала и вдруг свернула вбок на берег какой-то реки, которая называлась Мойка, и остановилась у ворот гостиницы Демута.[59] Василий Львович заказал здесь две комнаты: одну для себя, другую для Александра. Быстро напившись чаю, Александр улегся спать. Завтра, завтра! Завтра он увидит этот прекрасный и немного страшный Петербург.
58
Василий Львович так и не вернул племяннику взятые у него сто рублей. По этому поводу в августе 1825 года Пушкин послал через поэта Вяземского Василию Львовичу такую шутливую бумагу: