— На-ко, убери этот мусор с глаз долой. От греха подальше. Сожги его завтра вместо растопки.
Мать загребает в подол мои книги, над которыми я проливал слезы и, читая, содрогался от жуткого волнения: «Королева Марго», «Ванька Каин», «Тайны венценосцев». Последней книгой, купленной у голодного горожанина в складчину всей девичьей артелью за два десятка яиц, была потрясшая нас книга «Буря в стоячих водах». Мне до страсти ее жалко. В ней молодой и симпатичный жених, разлученный злодеями с горячо любимой невестой, разыскивает ее на протяжении пятисот страниц, и все еще мы не дошли до той страницы, на которой они должны соединиться. Интерес в самом накале. Девки ждут меня каждый вечер с нетерпением, и скорбят целый день, и спорят, и чрезвычайно волнуются, встретятся ли те когда-нибудь. Все пропало теперь! Мать комкает книги, запихивает их под шесток, где валяются ухваты, лучина, старые тряпки-«утирки». Сидим молча еще часа два-три. Скучно тикают часы-ходики. Скоро спать. Мать зевает, я зеваю, Евсташка зевает. Один отец не зевает, он дымит цигаркой, и хочет ли он спать когда-нибудь, я не знаю. Перед иконами холуйского[1] письма все еще теплится лампада. Отец, решив, что теплится она слишком долго, на расстоянии дует и гасит ее.
— Ах, отец, для бога тебе на копейку масла жалко…
— Бог, поди, в наших копейках и не нуждается. Сколько у него приносителей побогаче нас… Среди тысячей разве копейку заметит…
— А лепта вдовицы была замечена? Помнишь, когда мы были молодыми, поп на проповеди рассказывал.
Отец сражен и молчит: как все неграмотные люди, мать обладает потрясающе точной и богатой памятью. Про эту проповедь, тридцать лет назад слышанную, они разговаривают, как о вчерашнем дне. Даже припомнили, чья курица в тот день петухом кричала.
Церковный сторож отбивает на колокольне десять часов. На наших только восемь. Каждый вечер переводит отец стрелку в эту пору на два часа и, считая, что легка гирька, навешивает на нее все больше и больше груза: повесил уже гайку, ржавые гвозди, старый ключ. Сегодня он присоединил еще старую подкову. Только что он отошел, как цепочка вдруг обрывается, груз летит на пол, глухо шлепаясь. Мы не в силах сдержаться и закатываемся смехом.
— А ничего тут смешного и нету, — говорит мать. — Вы вот много знаете, послушаешь вас, на небо можете залезть, а этакую малость, как часы исправить, не умеете. Видать, вы только языком умеете… Вот вас только этому в книжках и учат — мели, Емеля, твоя неделя.
— Ты смотри, что нынче делается, — говорит отец, обращаясь к матери и игнорируя наш смех. — Плутовство какое повелось в мире. Часы куплены вовсе недавно, я думаю, мать, к свадьбе нашей куплены, и уже испортились. А ведь деньги взяты немалые — полтора рубля взяли денег серебром…
Он скрепляет цепочку лыком, отчего теперь на цепочке лышная шишка, и освобождает гирьку от груза. Затем куриным пером, окунутым в керосин, смазывает колесики часов. Керосин — это единственное у него средство от всех человеческих недугов и от всех технических неполадок. Часы затикали, зашевелились.
— Ну вот, может, теперь дурить больше не будут.
Мычит корова на дворе.
— Поди, отец, пора скотину кормить, али оглох?!
Отец засвечивает прокопченный фонарь, надевает шубу и уходит. Мать срывается с места и того и другого дерет за волосы.
— Вот вам, вот вам, дубины стоеросовые. При отце — и такие речи про царя. Он с царем знаком[2]. Подумайте-ко, старосту нашего попробуй спихни. А царя и подавно. У меня чтобы этого не было. С нас и одного тюремщика в роду хватит, и тот всему роду глаза выел…
И опять нас шлепает. Но как бы она ни шлепала, никогда от нее не было ни больно, ни обидно. А отец прикоснется чуть — и больно и страшно. Сразу стало в избе веселее после ухода отца. Евсташка прыгает козлом. Я из-под шестка выгребаю перемятые книги и укладываю их в изголовье на полатях. «Буря в стоячих водах» спасена. Еще сколько слез прольют девки!
— Хитрее прячь, — говорит мать, — а то найдет отец, и мне с вами от греха не уйти. Вот с этими книжками и беспокойство пришло в мир. Бывало, жили, школ не знали, ни докторов, ни начальников там разных. Спокойно и просто жилось. А как эти книжки завелись, так и хитрее люди стали. И беспокойства всем прибавилось. Каждый умнее другого хочет быть. А с докторами и болезни развелись.
За всю жизнь мать была один раз в кузнице и два раза на базаре. Город для нее — так это уж тридесятое царство.
Отец возвращается и докладывает о состоянии Васьки и как поела корова. Корова стельна. Мать точно знает, когда она «гуляла» с быком и когда ждать отела.
1
Село Холуй Владимирской губернии знаменито было кустарным производством икон. Оттуда приносили «богомазы» нам свои изделия. (Это примечание, как и все последующие, дано автором. —
2
По случаю 300-летия дома Романовых Николай II приезжал в Н. Новгород в 1913 году, и отец, служивший тогда сторожем у трактирщика Обжорина, стоял в задних рядах на улице и видел всю царскую семью. Он этим очень гордился, а когда подвыпьет, всегда говорил: «С государь-ампиратором я знаком». Тогда же за 50 копеек он приобрел медаль, выбитую в честь этого события. Медаль эта висела у нас на стене, рядом с иконой Серафима Саровского, и была предметом особенной заботы со стороны отца в матери. Ее чистили тертым кирпичом каждую субботу.