— Василий Никитин Татищев, — рапортует караульный офицер, и Вася невольно вытягивается в струнку и замирает в трех шагах от стола.
— А вот и второй Татищев, — блеснул молодо глазами Борис Петрович, откинувшись слегка назад и с удовольствием глядя на юношу. — Знаю отца их по той еще войне, знаю и обоих братьев по Пскову. Да и Автоном Иванов говорил лестно. Есть ведь и третий браг, так?
— Точно есть, господин генерал-фельдмаршал! — звенит голос Василия, и он сам удивляется своей смелости. — Только молод еще и не больно здоров, а мечтает о военной службе.
— Ну, это у Татищевых в крови, хотя государь Петр Алексеевич не больно жалует стольников да постельничих. Да не тянись так, будто еще подрасти хочешь. И так славен ростом, знаю, что и умом не обижен. А все ж, брат, экзамен должен принять у тебя по всей форме. Чаю, в рядовых не засидишься, а грамотные офицеры России ныне ой как надобны. Извольте отвечать, господин новик, что есть ассамблея[16] и воинское ли это слово? — Шереметев лукаво глядит и подмигивает рядом сидящему иноземному офицеру.
— Ассамблея есть не воинское слово, а французское. — Вася видит, как при его словах оживляется офицер в белом парике, а Шереметев кивает головой. — Нелегко сие слово выразить на российском языке, а дано оно нам великим государем нашим Петром Алексеевичем и значит некоторое число людей, собравшихся вместе или для своего увеселения или рассуждения и разговоров дружеских. Друзья могут видаться в сих собраниях и рассуждать о своих делах или о чем-нибудь другом, осведомляться о домашних и чужестранных новостях и препроводить с приятностию время…
— Ну, ну, зело горазд говорить красно, ин продолжай, любо послушать, больно от воинских артикулов устали. Так ведь, Родион Христианыч? — глянул фельдмаршал в лицо соседа.
Офицер в белом парике, которого звали Родионом Христиановичем, чуть усмехнулся тонкими губами, молвил, неточно выговаривая русские слова: «Время не отшень подходячее, господин фельдмаршал, мы должны воевать и побеждать врага…»
— Ничего, бог даст счастье и нашему русскому оружию, кончим войну и погуляем на ассамблеях, а сил не станет, так хоть по-стариковски полюбуюсь на вас, молодых. Продолжай, Василий Татищев, расскажи, каков должен быть порядок на ассамблее.
— Понеже должно, чтоб в сих ассамблеях был порядок, а для того поступать таким образом: тот, у которого должно вечером собираться, поставит на своих воротах надпись большими буквами или другой какой знак, дабы оный служил для входа обоего пола. Ассамблея не может начаться прежде четырех или пяти часов пополудни и продолжаться за 10 часов вечера. — Вася оживился, стал объяснять жестами. — Хозяева, однако ж, должны гостям своим доставлять стулья, свечи, питья и все другое, что у них потребуют. Всякой по своей воле может сесть, встать, прохаживаться, играть, и чтоб никто такому не препятствовал и не противился в том, что он будет делать — под наказание опорожнить «большой орел» — такой великий кубок вина. — Вася видит улыбки всех трех своих экзаменаторов и потому продолжает с охотою: — Впрочем, довольно будет, чтоб, приехав в ассамблею и выезжая из оныя, учтиво поклониться компании. А быть должны тут знатные люди…
— Кто ж знатен ныне в России? — Шереметев слегка хмурится. — Ответствуй!
— Дворянство, высшие офицеры, знатные купцы, хорошие художники, мастеровые и плотники корабельные, ученые люди имеют право по велению государя и свободу входить в ассамблею, равно как и жены и дети их. В сих ассамблеях в одной зале есть музыка и танцуют, в другой играют в карты, но в самые, однако ж, малые деньги, в дамки и шашки, отделяется одна комната для тех, которые хотят курить табак и говорить наедине, а другая — для дам, в которой бы оне между собою могли загадывать и забавляться в другие игры, способные развеселить и смех рождать. Никто в сих ассамблеях не обязан пить крепкие и всякие напитки, а особливо против воли, ежели только не преступит кто учрежденных правил.
— Изрядно. Теперь твой черед вопрошать, Родион Христианыч, только ведай о том, что сей отрок в польском, немецком и даже в шведском зело успешен и понятлив, — я имел во Пскове случай то узнать. — Шереметев поднялся из-за стола, прошел, позванивая длинными шпорами на ботфортах, в угол комнаты и обратно, кивнул.