Георгий Симонович согласно кивнул головой:
- На то воля Божья. Люди булгарского даря за половцев не в ответе.
Быстро договорились о размене полоняниками.
Тут вмешался старый воевода Непейца Семёнович, даже кулаком по столу стукнул:
- Чтобы полный размен был! А потом наши доглядчики по градам и кочевьям проедут, чтоб лукавства не было! Только тогда князь Юрий Владимирович уведёт полки свои от булгарского рубежа!
И с этим был согласен посол. Какой же мир без размена пленными? Да и менять булгарам было особенно некого. Лучших булгарских витязей русские похватали на Волге во множестве - и из судовых ратей, и из конного войска. А русских полоняников оказалось совсем мало, да и то больше из торговых людей, чем из ратников. Задержали купцов с товаром до конца войны, а закончится война - и без размена отпустят. Так всегда делали. Иначе какое доверие в торговле?
Закончил читать хартию тиун, скромненько упятился в свой угол.
Державные мужи прилично молчали, к питию и яствам не притрагивались, хотя много всякого было выставлено на гостеприимном столе. Рано было пировать: окончательное посольское слово ещё не сказано.
Молчание затягивалось.
Наконец Азарх облегчённо вздохнул, достал из-за пазухи пергаментный свиток с висячей печатью и, поколебавшись, кому из ростовских мужей отдать царскую грамоту, с поклоном протянул тысяцкому Георгию Симоновичу:
- Что читано здесь, о том же царские советники думали и в булгарскую хартию написали. Сошлись думы наши. Видно, и в Ростове, и в Булгарии о мире думали, не о войне.
Тысяцкий бережно принял булгарскую грамоту, поцеловал царскую печать и передал подскочившему тиуну. Тиун и толмач положили обе хартии и начали сличать, нет ли разночтений.
Мужи молча сидели за столом, ждали.
Наконец письменные люди заверили, что разночтений в грамотах нет, а если что не совпадает по мелочам, то только потому, что писана одна хартия на русском языке, а другая - на булгарском, но смысл один...
Обменялись хартиями. Тиун замкнул булгарскую грамоту в кованый ларец, а толмач засунул княжескую грамоту в кожаный мешочек и передал послу.
- Крепкому миру меж Русью и Булгарией - быть! - громогласно возгласил тысяцкий.
Тут же подскочили холопы в белых чистых рубахах, принялись разливать по чашам вино. Сдвинули мужи чаши, выпили до дна и поздравили друг друга с окончанием строения мира.
И ещё одну грамотку составили мужи - за своими, а не за государевыми печатями. А написано было в той тайной грамотке по-русски и по-булгарски, что не только мир устанавливается между двумя державами, но и дружба. Если на Булгарию пойдёт войной некий неприятель, то Руси этому неприятелю отнюдь не помогать, и в том же обязывались булгары.
Так свершилось - тихо и тайно - великое для РостовоСуздальского княжества дело. Необъятная восточная граница княжества стала безопасной. Вовремя, ох как вовремя был заключён этот мир!
Времена для всей Руси наступали грозные.
Видно, огневался Господь за грехи наши на Русскую землю, небесными знамениями и неожиданными смертями своё неблагословение являл.
Не успели ратники с булгарского рубежа до своих градов и волостей добрести и утишиться в мире, как начало непонятное происходить в небесной тверди. Марта десятого дня случилось затмение солнца, а две недели спустя - затмение луны. В следующем году, в те же дни месяца марта снова были затмения солнца и луны, и увидели люди в этом повторении тревожное предостережение.
Потом в Киеве случилось землетрясение, домы шатались и расползались щелями, а с колоколен попадали колокола.
В Переяславле упала наземь предивная каменная церковь, которую преж того построил и богато украсил епископ Ефрем.
Будто мор прокатился по Руси на святых отцов, духовных пастырей, и намекали иноки в уважаемых обителях, что недостойны-де грешные люди их богоданной святости, вот и позвал их Господь к себе...
Преставился киевский митрополит Никифор, первый иерарх Русской Церкви.
Преставился Даниил, епископ Юрьевский.
Преставился Амфилофий, епископ Владимирский.
Преставился Феокрист, епископ Черниговский.
И князей не миновала смертная чаша, причём самых больших. В лето шесть тысяч шестьсот тридцать первое[95] преставился Давид Святославич Черниговский, что стоял вровень с великими князьями, старший из славного рода князей Святославичей, внуков Ярослава Мудрого.