О новгородских неустроениях больше в Суздале не говорили, будто вырубили из памяти. Только духовник Савва как объявил сразу, что новгородские шатанья не от Божьего благословения, но от диавольского внушения проистекают, так и остался непримиримым: неоднократно предрекал громогласно:
- Покарает Господь новгородские власти за греховные замыслы и деяния их. Увидите сами, люди...
Провидцем оказался отец Савва. В последующие годы обрушивались на Новгород разные напасти, не людьми замысленные, но силами небесными.
В лето шесть тысяч шестьсот тридцать третье[100] была в Новгороде великая буря с градом, подрала кровли на хоромах и церквах, а скотину загнала в Волхов. Истопли многие скоты, лишь немногих изымали люди из воды живыми. Будто пастухи невидимые, неземные гнали скотину на погибель, и ужасались люди непонятному.
В лето шесть тысяч шестьсот тридцать пятое[101], в осени напала такая великая саранча, что четыре дня повсюду, как туман, стояла и, всю землю покрыв, хлеба в полях и леса объела. Тем же летом бысть вода велика в Волхове, а мороз побил ярь всю и озимые, и был голод всю зиму, ржи осмина по полугривне.
Лето шесть тысяч шестьсот тридцать шестое[102] карами небесными было отмечено особо: на всю Русь обрушился гнев Божий. Случилось великое разлитие рек, дома с берегов и жито с полей водой унесло, потому что с зимы великие снеги лежали до месяца мая и стаяли разом. А летом все жита в цвету морозом побило, отчего учинился глад великий, покупали люди осмину ржи по полугривне, а то и дороже, отчего множество народу померло.
Туга и беда на всех, прости, Господи!
Тяжко было людям на Руси, а новгородцам и того тяжче. Целую гривну за осмину ржи отдавали на торгу, у кого ещё находилось серебро. Ели новгородцы конину, лист липовый, кору берёзовую, мешаючи с соломой, лесной мох. Мертвецы лежали на улицах, и никто не подбирал их. Власти растрясли всю новгородскую городскую казну наймитам, чтобы мёртвых из града вон вывозили и земле предавали, ибо от смрада нельзя было людям из своих домов выходить. Родители детей своих задаром отдавали иноземным гостям, чтобы спасти от неминуемой голодной смерти, а иные новгородцы разошлись по разным странам. К тому же снова была великая вода в Волхове, много хором порушила и брёвна домовые унесла в озеро Ильмень.
Завид Дмитриевич, приявший посадничество по кончине отца, сам в том же злосчастном году помер.
- Божья кара за грехи наши! Терпите, люди! - вещал с амвона священник Савва и не забывал каждый раз добавлять, что корень-то несчастья из Новгорода произрастает...
Но всё это будет после, а в лето шесть тысяч шестьсот тридцать третье[103] Русь замятежилась от кончины великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха.
Знали ведь многие люди, что старый князь давно недомогает, сам в походы не ходит, в Киев наезжает редко — больше отлёживается в своём загородном дворце у реки Альты, где и церковь собственным иждивением и трудами построил и богато украсил, но всё равно кончина великого князя показалась ошеломляющей неожиданностью. Рухнул столп, на котором покоился державный порядок, и замерла Русь в тревожном ожидании.
Скончался Владимир Всеволодович Мономах во дворце на Альте, возле любезной ему новой церкви, которую строил торопливо, будто предчувствовал смерть свою.
Случилось это в девятнадцатый день весеннего месяца мая.
Май считали на Руси несчастливым, неверным месяцем. Пословицы даже сложили:
«Май обманет, в лес уйдёт».
«Май теплом поманит, да морозцем обдаст».
«Ай, ай, месяц май, не холоден, так голоден».
«В мае родиться - весь век промаяться».
«В мае жениться - весь век промаяться».
Считалось, что в мае нельзя начинать никакого важного дела, а если, кто начинал и терпел неудачу, ему говорили с насмешливой укоризной:
- Захотел ты в мае добра!
Тут же не о жизни мизинного человека и не о семейном благополучии шла речь, но о судьбе Великой Державы.
Старики, кивая на обманчивый май, предрекали всяческие беды.
Но на этот раз май оказался благосклонным, смена власти прошла без княжеской замятии и народных мятежей. Князья дружно съехались на похороны великого мужа.
Юрий поспешал как только мог. С немногими гриднями-телохранителями и боярином Василием (престарелый тысяцкий Георгий Симонович не выдержал бы такой бешеной гонки!), меняя по дороге коней, гнали с рассвета до темноты, но всё равно припоздали - встретили скорбный поезд уже на дороге к Киеву.