Даже боярин Василий поначалу осторожничал, сомневался, можно ли с князем разговаривать как прежде - попросту, по-дружески.
Ну Василия-то Юрий быстро успокоил, опять залучился весёлый боярин улыбками, в шутливых беседах с ним отводил Юрий душу.
Комнатный холоп Тишка хлопотал рядом, как в прежние годы, заботливо и безбоязненно; мог и попенять князю, что одевается-де легко, а день холодный, или ещё за что-то показать своё недовольство.
Хотя какой он Тишка? Для других людей он уже Тихон, и не комнатный холоп, а тиун при князе, человек уважаемый. Как сам Тихон неотлучно ходил за князем, так за ним тенью следует бойкий отрок Илька, присматривается к княжескому обиходу, внимает Тихоновым наставлениям, как господину служить. У самого Тихона голова седая, прежней бойкости нет - готовит себе смену.
Князю Юрию Владимировичу отрок приглянулся, разрешил снисходительно:
- Пусть присматривается. Не век тебе с рушниками бегать, ноги-то уже немолодые. Будет тебе новая служба, достойная мужа.
Пообещал, но Тихона от себя пока не отпускал. Уютно было с ним Юрию.
Тысяцкий Георгий Симонович и старый воевода Непейца по-прежнему приходили к Юрию запросто, говорили нескованно. Старейшие ростовские вельможи полагали себя не ниже любого князя, держались с Юрием, как ровня, и это нравилось ему.
Ещё бесстрашный воевода Пётр Тихмень не переменился, остался прямым и упрямым, как прежде, если что не по его размышлению выходило, мог и с князем вежливо поспорить.
Но остальные...
Тяжела оказалась расплата за самовластие. Цена ему - одиночество правителя...
Казалось, обрёл Юрий в Кидекше желанную тишину и покой. Сидит перед широким окном своей любимой горницы под самой луковичной кровлей, бездумно смотрит на заречные дали. Тишина. Изредка доносится со двора пронзительный голос Ульяны.
Простучали копыта по жердевому настилу под воротной башней. Это сын боярский отъехал, прибегавший по делам из Суздаля.
Дела оказались мелкими, скучными. Мог бы дворецкий Ощера и сам решить, не докучая князю, но переосторожничал. «Надо пристрожить Ощеру, чтобы впредь понапрасну князя не теребил», - лениво подумал Юрий. Может, пристрожит он Ощеру, а может, и забудет. Пустячное это всё...
Скучно было Юрию, одиноко.
В военных тревогах, в коварных водоворотах межкняжеской усобицы прошлых лет мечтал Юрий о тишине. Но вот в лето шесть тысяч шестьсот тридцать четвёртое[104] утишилось всё в Залесской Руси, и Юрий заскучал. Понял вдруг, что за непрестанными княжескими заботами упустил он столь необходимые любому человеку простые житейские радости — семейное устойчивое тепло, облегчающее душу дружеское общение, любовные омолаживающие волнения...
Сколько в жизни упущено, сколько неизведано!
Сам себя обездолил, сам!
Кликнул Ильку:
- Поди к огнищанину Корчоме. Спроси, когда боярин Василий наведаться обещал?
Прислушивался, как скатывается по лестнице бойкий Илькин топоток, а спустя малое время - приближающиеся тяжёлые шаги, тоже торопливые. Видно, Корчома счёл приличным самому доложить князю.
Задохнулся огнищанин, не сразу и слово сумел вымолвить, видно, тяжеленько ему по лестнице бегать. Но доложил коротко и внятно:
- Боярин обещался до обеда быть.
Вымолвил и застыл в ожидании: может, князь ещё что спросит.
Но Юрий мановением руки отпустил старого огнищанина...
Обедали вдвоём - князь и боярин Василий.
Василий, как всегда, с кучей новостей. Юрий слушал, изредка вставлял словечко в легкотекущую речь боярина, - если дело требовало княжеского вмешательства. Но таких дел оказалось до обидного мало, можно было и не упоминать о них. Видно, догадывался Василий, что князю скучно, развлечь старался, расшевелить.
Догадлив боярин, да не совсем. Не погружение в привычные княжеские заботы нужно сейчас Юрию - совсем другое...
Прервал боярина на полуслове неожиданным вопросом:
- А помнишь, Василий, как в баньку ездили?
Боярин радостно закивал:
- Помню, княже, помню. Прикажи - снова поедем.