В войне явно наступал перелом.
Старшие Юрьевичи - Ростислав и Андрей - с большим войском ворвались в Рязанское княжество, многие сёла пожгли и пограбили, а князь Ростислав Ярославич Рязанский бежал в половцы, к своему приятелю хану Утилку.
Успешными походами начинался и следующий год, от Сотворения Мира шесть тысяч шестьсот пятьдесят пятый[120]. Давыдовичей после рязанского погрома можно было не опасаться, и Юрий Владимирович обратил свои взгляды на Мстиславичей.
В лютое зимнее время ростовские, суздальские, ярославские и белозерские полки на конях и на санях вошли в Новгородскую землю.
Князь Святополк Мстиславич Новгородский даже не пробовал оборонять свои рубежи, запёрся с дружиной в городе. Властные новгородские мужи, хоть и отказались выслать вон Святополка, сославшись на прежние клятвы князьям Мстиславичам, тоже воевать не захотели.
Князь Юрий взял приступом город Торжок и овладел всеми новгородскими волостями на реке Мете. Одновременно князь Святослав Ольгович, служа Юрию, ворвался со своими дружинами в Смоленское княжество, владение другого Мстиславича - Ростислава, и тоже воевал удачно. Он поднялся вверх по реке Протве и взял град Голяд.
Казалось бы, возрадуйся и шествуй дальше, ибо сопротивления дружины князей-союзников не встречали. Так и хотел Юрий Владимирович.
Однако человек предполагает, а Бог - располагает. И на малом камешке можно споткнуться!
Таким камешком стала для Юрия отчаянная любовь к боярыне Кучковне. Как увидел её однажды князь в соборной церкви, так и прикипел сердцем.
Московский вотчинник Степан Кучка не сразу и сообразил, за что его, мужа малозаметного, вдруг так возвысил князь — поставил суздальским тысяцким. А когда сообразил, счёл за благо промолчать, тем более что князь Юрий Владимирович приличия соблюдал. Кучковну он к себе на двор не взял, сам к боярину Кучке не ездил. Будто нечаянно подружилась Кучковна с женой боярина Василия, стала почасту у неё гостить. Ничего предосудительного в этом не было, многие суздальские боярыни дружили домами. А что князь Юрий иногда заворачивал на двор к своему любимому боярину Василию, никого не удивляло - с отрочества друзья-приятели...
Свою жену-княгиню Юрий уважал.
Но уваженье - уваженьем, а любовные утехи Юрий уже давно искал на стороне и не считал сие большим грехом. Мало у кого из князей в то время не было жёнок-наложниц, бывало что и открыто с ними жили, а Юрий был осторожен. Да и недолговечными были его привязанности!
Только вот к Кучковне прикипел...
Степан Кучка вида не показывал, но злобу затаил.
Отправляясь в новгородский поход, князь Юрий велел тысяцкому собрать ещё один полк из молодших суздальских людей и идти следом за ним к Торжку.
Однако Кучка полк не собрал и к князю не пошёл, а насильно увёз жену и укрылся в своей подмосковной вотчине. Верные люди тотчас донесли князю, что Кучка держит жену в тесном заключении, бьёт смертным боем, а сам собирается отъезжать со всем двором в Киев, к великому князю Изяславу Мстиславичу.
Это была прямая измена!
Юрий оставил войско на воеводу Непейцу Семёновича и вборзе погнал с ближней дружиной к Москве.
В самый раз ворвались княжеские дружинники на боярский двор: холопы Кучки уже добро на сани укладывали. Ворвался Юрий в гридницу, а Кучка уже в длиннополой дорожной шубе сидит, лохматую волчью шапку в руке держит.
- Куда заточил боярыню свою?! - с порога крикнул Юрий.
Не ответил Кучка, с лавки не приподнялся - только губы задрожали да красные пятна по щекам пошли.
Из тёмного угла выполз тиун, зачастил, льстиво заглядывая в лицо князю:
- В подклети боярыня... В подклети... Провожу...
- Веди, холоп!
Побежали по переходам, по лесенкам - князь Юрий, боярин Василий, старший дружинник Глеб, гридни-телохранители. Боярская челядь попряталась, а кто не успел - в стены вжимались, глаза прятали.
Грозен был князь, грозен!
Внизу, возле подклетей, было темно, как в сумерки. Сторожевой холоп отбросил копьё, рухнул на колени. На низенькой дверце — засов с большим висящим замком.
Холоп дрожащей рукой тыкал ключ в замочную скважину, не попадал с испугу, а оттого трепетал ещё больше. Глеб вырвал ключ, отшвырнул холопа в сторону, как ветошину; тот так и остался лежать, недвижимый.
Со скрипом приоткрылась дверца. Потянуло затхлой сыростью.
Вбежал Юрий в подклеть, а боярыня на лавке сидит - в ветхой хламиде, простоволосая, бледная, на лице синяки. Рядом столец малый, а на стольце простая глиняная корчага с водой, горсть пареного жита в глиняной же плошке.