Под проливным дождем стиляги мчались по улице, на каждом перекрестке разбегаясь веером по одному-двое. Следом, громыхая подкованными ботинками, неслись бригадмильцы.
Полли кинулась в одну сторону, Мэлс схватил ее за руку и потащил в другую. Оглядываясь на ходу, поднимая тучи брызг в лужах, они пробежали через арку. Полли споткнулась и остановилась.
— Быстрей! — дернул ее Мэлс.
Она скинула ботинки и помчалась дальше босиком. Они юркнули в метро, бегом спустились по эскалатору, лавируя между пассажирами, и остановились за массивной колонной на станции, прижавшись друг к другу, мокрые с головы до ног.
— Полли... — неуверенно начал он.
— Что? — подняла она лицо со стекающими из-под промокшей «венгерки» каплями. Без ботинок с «манной кашей» она едва доставала Мэлсу до плеча.
— Полли... я...
Из тоннеля вылетел поезд, загрохотал мимо вагонами, тормозя.
— Что? Не слышу!
— Я тебя люблю! — повторил Мэлс, перекрикивая грохот колес.
Полли с хитрой улыбкой развела руками: не слышно.
— Я! Тебя! Люблю! — прокричал Мэлс.
Поезд остановился, из открывшихся дверей на перрон хлынул народ.
— Ну пока, Мэл? — Полли шагнула к дверям.
Мэлс поймал ее за руку.
— Подожди... А ты ничего не хочешь сказать?
— Хочу... — кивнула Полли.
Поезд тронулся, набирая скорость.
— Что?.. Не слышу!.. — Мэлс со счастливой улыбкой наклонил к ней голову.
— Ты дурак, Мэл! — крикнула она.
Улыбка спозла с его лица.
— Надо было столько времени строить из себя неизвестно что, вместо того чтобы просто сказать эти слова! — крикнула она...
Они целовались у колонны под осуждающими взглядами пассажиров. Полли стояла босыми ногами на высоких ботинках Мэлса посреди натекшей с мокрой одежды лужи.
Брусницын-старший заглянул в комнату к сыну. Фред, подстелив газету, красил поскуливающего Капитала в розовый цвет.
— Пожалел бы бессловесное животное, — сказал отец. — Зеленый или желтый — куда ни шло, но розовый, согласись, уже перебор... Зайди ко мне...
Он сел в кресло в кабинете и показал Фреду, чтобы тот закрыл дверь.
— Федор, — начал он. — Я каждый раз звоню тебе с дачи перед выездом. У тебя вполне достаточно времени прибраться. Почему я нахожу в собственном кабинете этот бронежилет? — он вынул из ящика стола лифчик.
— Ну, Бетси, оторва... — прыснул Фред. Забрал у отца улику. — Извини, пап.
— Размер, конечно, аппетитный, но почему этим надо заниматься в моем кабинете? Что здесь, — оглядел он книжные шкафы и модели самолетов, — может навеять эротические мысли? Я понимаю, можно оставить в гостях заколку, шарфик... невинность, в конце концов, но объясни, как можно уйти без лифчика? И потом, Федор, однажды что-нибудь подобное найдет мама, и тогда у меня, а не у тебя, будут проблемы!
— Все-все-все! — замахал руками Фред. — Извини, пап. Сам лично каждую на выходе буду проверять! — он взялся за ручку двери.
— Подожди, — остановил его отец. — Я хочу с тобой поговорить. Сядь...
Он закурил, прошелся по кабинету.
— Теперь давай серьезно... Да убери ты его куда-нибудь! — взорвался отец. — Еще не хватало о таких вещах разговаривать с лифчиком в руках!
Фред сунул его в карман.
— Да, пап.
Отец присел перед ним на край стола.
— Федор, я вчера говорил с замминистра. Возможно — и я сделаю все, чтобы эта возможность стала реальностью — тебя пошлют на полгода на стажировку в Соединенные Штаты...
— В Америку? — подскочил Фред.
— Да. Я хочу, чтобы ты правильно все понимал. Это не увеселительная прогулка — это первая ступень посвящения. Если все пройдет нормально, ты вернешься, закончишь институт и поедешь туда на работу помощником третьего секретаря посольства. А теперь скажи — хочешь ты этого или нет?
— О чем разговор, пап! — развел руками Фред.
— Я спрашиваю — да или нет? — повысил голос отец. — Подумай и скажи мне, хочешь ли ты этого и готов ли ты сделать все, чтобы это произошло?
— Да.
— Хорошо, — отец снова прошелся по кабинету. — Тогда три условия. Первое — завтра ты снимаешь этот наряд и надеваешь одежду рядового советского гражданина. Потом идешь в парикмахерскую и меняешь этот замечательный кок на идеологически выдержанный полубокс. Второе, — он остановился перед Фредом. — Завтра ты последний раз видишься со своими друзьями!
Фред поднял на него глаза.
— По крайней мере, на эти три месяца до отъезда... Федор, ты едешь в Америку, в логово классового врага. Ты представляешь, как тебя будут проверять? Ты представляешь, сколько завистников дышат тебе в затылок и целятся на твое место? Достаточно одного доноса, одного шепотка — и ты за бортом! Пойми, я не собираюсь на тебя давить, ты сам должен — сейчас, в этом кресле — принять решение... Я в твои годы, в двадцатых, тоже отплясывал чарльстон в нэпманских кабаках. Поверь на слово, вот это ваше брожение туда-сюда по Бродвею, — указал он за окно, — это жалкая пародия на то, что было у нас! Но я вовремя ушел. А те, кто остался — ты понимаешь, что с ними случилось в тридцатые? Детскими болезнями надо болеть в детстве. А в зрелом возрасте они дают тяжелые осложнения... Извини, я говорю циничные вещи, но есть правила игры. Или ты их принимаешь — или иди точить болты на завод!..
— А третье? — спросил Фред.
— Ну, это ерунда. Тебе надо жениться.
— Тоже завтра?
— Нет, конечно... Можно на следующей неделе.
— Кого я найду за неделю? Бетси только...
— Какая Бетси? — заорал отец. — Это должна быть среднестатистическая, правоверная советская жена. Возьми хоть эту... как ее... дочку академика Куприянова. Она со школы смотрит на тебя глазами недоенной коровы.
Фред закатил глаза.
— Только по приговору Верховного суда!
— Да не относись ты к этому так серьезно! — досадливо сказал отец. — Это на уровне костюма и прически. В конце концов, разведешься, двадцатый век на дворе... Хотя мы с твоей мамой неплохо живем, правда?..