— Значит, теперь в нашей бригаде двое Гагариных! Вот так!
Все опять засмеялись. Очень смешливое было у всех настроение.
Потом зачитывали текст телеграммы космонавту от завода и проголосовали, что подпишут ее директор, секретарь парткома, комсомольский секретарь и еще наш Юрка Гагарин, как тезка космонавта.
Анка сказала мне, что хорошо бы телеграмму передать прямо в космос, а я ответил, что это невозможно, потому что сейчас, наверное, везде митинги и сколько таких телеграмм наберется.
Митинг кончился, а люди не расходились. Восторженный динамик орал песни. И вдруг все оборвалось на полуслове, и только что-то потрескивало в динамике. Все притихли, ждали. «Как он там?» — подумал я про Гагарина. Анка вздохнула, внимательно слушая потрескивание динамика. И вдруг тишину взорвал ликующий голос:
— Внимание!.. Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Через несколько минут мы передадим важное сообщение!
Площадь колыхнулась и замерла, слушая, как Левитан повторяет эти слова. Снова наступила тишина. И вот наконец, наконец-то Левитан заговорил, и мне показалось, слова рвутся из него, а он сдерживает их, чтоб не заторопиться, сказать все спокойно и понятно. Но спокойно у него не получалось.
— Об успешном!.. возвращении!.. человека!.. из первого!.. космического!.. полета!..
Я подумал: ну вот, вот сейчас он сорвется и крикнет «ура», даже так, не видя его, я чувствовал, как хочется ему закричать.
Невидимая волна, которая шла от сердца Левитана, а к нему еще от кого-то (наверное, и от Гагарина тоже), захлестнула меня и всех, кто был со мной рядом на этой большой площади.
Будто смерч пронесся по заводскому двору и рванул в небо сотни замасленных ушанок, стареньких рабочих кепок.
— Ура-а-а! Слава Гагарину!
Никто еще не видел его портретов, не знал в лицо, но радовался каждый так, будто это его сын, брат, друг летел там, в черном, светящемся небе…
Люди обнимались, целовались, смеялись. А какая-то женщина рядом со мной вдруг сказала:
— Как в победу!
И заплакала.
2
На другой день Матвеич спросил меня хмурясь:
— Ну, где твой дружок?
— Юрка?
— Кто ж еще, как не Юрка?
— Не знаю, Иван Матвеич! Может, заболел?
Матвеич недовольно хмыкнул:
— Придумал, когда болеть! — и ушел вдоль пролета.
Потом в цех влетела Анка и сразу направилась ко мне.
— Привет, Вовка! — сказала она. — Видал?
И показала газету. На первой странице был большой портрет Юрия Гагарина, космонавта.
— Видал?! — крикнула она так, будто это ее портрет напечатали.
— А теперь сюда смотри!
Она перевернула газету, и я увидел нашего Юрку. Пониже была статейка и подпись — Ю. Гагарин, рабочий. И заголовок: «Слово — тезке космонавта».
— Во дает, — сказал я.
Газета сразу пошла по рукам, а когда попала к Матвеичу, он отстранил ее от себя, потом присел на лавочку, достал из кармана огромный носовик, высморкался, нацепил на нос очки в железной оправе (он их называл — производственные, а на всяких совещаниях надевал другие — с роговыми дужками) и стал внимательно читать Юркину статейку. А когда прочел, посмотрел на меня строго и спросил:
— Может, и вправду заболел?
Я пожал плечами. Он подумал еще и сказал нам с Анкой:
— Вот что, молодежь. Загляните-ка к нему после работы. Вдруг и впрямь заболел наш Гагарин? — Он улыбнулся. — От нервного потрясения?
…Анка ждала меня у проходной. Мы с Юркой жили по соседству. Я буквально пропадал у него, когда мы учились в школе. Оба мы тогда собирали марки, и Юркина мать Мария Михайловна частенько, бывало, шугала нас с этими марками:
— Делать вам нечего, балбесы. Наносили бы лучше воды.
И мы с Юркой брали ведра и тоскливо шли к колонке.
Мария Михайловна мыла пол. В калошах на босу ногу шлепала по желтеньким половицам, яростно драила их тряпкой, и половицы становились еще желтей и будто праздничней.
— А-а, — сказала она, — это вы? А мой ушляндал куда-то. Пришел с работы, костюм новый надел, схватил кусок и удрал.
Мы кивнули и пошли обратно, а Мария Михайловна спросила вслед:
— Вов! А Вов! Слыхал, однофамилец-то наш, а? — Она улыбалась. — Меня на работе все поздравляют. Уж не сродственник ли, говорят!
— Слышали, Марь Михална! — крикнул я. — Слышали! Поздравляем вас!
Когда мы вышли на улицу, Анка сказала вдруг страшно серьезным голосом:
— Ты знаешь, Володя, я волнуюсь за Юрку. Ведь это очень трудно — перенести славу!