— Жалко его, Георгий, немного пожалей, это же ребенок.
Действительно, отец Иоанн все жалел меня, а я, со своей стороны, детским сердцем, как–то особенно полюбил его, но думал ли я хоть когда–нибудь плохое об отце Георгии? Никогда! Как я мог себе такое позволить! Я с самого начала ведал, что имею дело с Божьими святыми мужами. Просто пребывание с отцом Иоанном доставляло мне наслаждение, так как он всегда щадил меня, а к отцу Георгию я относился с совершенно другим почтением и благоговением. Когда я был с ним или же когда он на меня смотрел, я следил за всеми своими движениями и даже помыслами. Отцу Иоанну он говорил обо мне:
— Не ласкай ребенка, Иоанн, так из него ничего не выйдет.
Прошло время, и хоть я любил отца Георгия, любил даже сильнее, чем самого себя, но только тогда, когда я попал в тюрьму и сумасшедший дом, в те адские темницы, и настали тяжелые времена; в полной мере увидел я и оценил мудрые труды и большую любовь отца Георгия в отношении меня. За такую любовь отплатить невозможно, ближний мой, отплатить за это можно только вечной благодарностью».
Где и как жил Васико после ухода из Бетании, нам неизвестно, однако мы слышали, что вскоре после ухода из Бетании его взяла к себе домой одна добрая женщина по имени Марго:
— После ухода из Бетании я проводил ночи в Тбилиси. В том году была суровая зима. Я нашел и устроил ночлег, как мог, и заснул. Утром, на рассвете, рядом прошла добрая женщина — Марго. Она заметила меня и, увидев спящего на улице в такую морозную ночь, пожалела и не бросила, разбудила, расспросила меня о себе и когда поняла, что я ни в коем случае не вернусь домой, взяла к себе — мол, у меня мальчик, твой сверстник, и вы будете вместе.
Марго оказалась известной в Тбилиси гадалкой. Это не понравилось Васико, но после непродолжительного раздумья он рассудил:
«Услышав об этом, мне стало не по себе, но я не мог не оценить ее доброту, тут надо было проявить терпение. Когда приходили люди, она сначала смотрела вверх и немного погодя начинала гадать, а иногда говорила: „Сегодня нельзя” — и отказывала людям. Я тоже иногда смотрел вверх, но ничего там не видел.
Шло время, и меня беспокоило, что такой добрый человек находится в заблуждении. Однажды у Марго была высокая температура, она лежала в постели и нервничала, мол, завтра придут люди, что с ними делать. Когда я узнал об этом, сказал: „Не бойся, завтра я приму людей, пусть тебя это не беспокоит”. Она удивилась моим словам, не поняла, что я сказал, но больше ничего мне не ответила.
На другой день я разложил на столе Марго иконы и попросил содействия у Господа. Я разом принимал всех пришедших. Проповедовал им о Христе, о православной вере и о спасении души. Убеждал в необходимости церковной жизни и объяснял, что, идя к гадалке, они совершали великий грех. От Бога мой разум сделался таким, что мне открывалась их жизнь, и я обращался к ним прямо по именам. Я говорил с ними о сопутствующих их опасностях, о которых они мне не рассказывали, и о грехах, раскаиваться в которых они и не помышляли. Я внушал им идти к священнику на исповедь.
Увидев такое, люди были удивлены и говорили:
— Никогда ничего подобного мы не видели и не слышали».
Поведением Васико больше всех была удивлена Марго — люди оставляли Васико много денег, а он все приносил и отдавал Марго. Удивленная этим странным случаем, гадалка Марго позвала Васико и спросила:
— Сынок, откуда ты так говоришь?
— От Бога! — ответил Васико.
Во время беседы Васико подсел к Марго на кровать и подробно объяснил ей, в чем заключаются ее прегрешения:
— Я сказал, что гадание есть великий грех перед Богом, и того, кто к тебе приходит, ты тоже ввергаешь в великий грех. Этим поступком ты грешишь вдвойне. Во–первых, гадаешь и совершаешь грех и, во–вторых, людям, которые приходят к тебе, даешь повод для совершения греха. Об этом говорит Господь: невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят; лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею и бросили его в море, нежели чтобы он соблазнил одного из малых сих (Лк. 17, 1–2). Как над гадалкой, так и над пришедшим к ней человеком стоит дьявол и смеется над ними, радуется, что эти люди впадают в немилость Церкви.