Приподнялся, сел и улыбнулся Петру.
— Кажется, я немного устал. Но ведь и то сказать: год плена…
Петро придвинулся к Богдану.
— Скоро рассвет, — сказал тревожно. — Тут мы пропадем ни за понюх табаку.
— Пускай пан лейтенант не обременяет себя хлопотами, — пошутил Богдан. Он осторожно раздвинул кусты, оглянулся. — За этим садом — овражек. А там — огородами, и мы дома… Богдан Стефанишин, да простит меня пан лейтенант, не какой-нибудь фертик… — Тихо засмеялся. — Кажется, Петрик, опасность позади.
Небольшой под железной кровлей домик Богдана был окружен старыми ветвистыми яблонями. Он выглядел почти так, как Петро представлял его по рассказам Богдана. Петру казалось даже, что он уже бывал здесь, видел и этот столик под сиреневым кустом, и бочку с водой возле клумбы, и ведущую к огороду узкую тропку между кустами смородины…
Богдан притаился под яблоней, с опаской озираясь. В последний раз был здесь еще перед войной — за год всякое могло случиться…
Осторожно обогнул сиреневый куст. Возле сарайчика что-то белело на веревке. Потянул на себя — неожиданно глуповатая, счастливая улыбка расплылась по лицу: держал в руках старое полотенце, на котором мать вышила красных петушков. Запрятал лицо в мягкое полотно, вдыхая пьянящие, с детства знакомые запахи, — это полотенце обычно висело в кухне около венков лука и крепко пропиталось его горьковато-сладким ароматом.
Теперь Богдан почти не сомневался: Катруся здесь! Подошел к окну, тихо забарабанил пальцами по стеклу. И сразу же присел за бочкой — кто его знает, может, в доме кто-нибудь чужой.
Когда увидел в окне едва заметное в темноте лицо, забыл про всякую осторожность, выпрямился, припал к стеклу. Девушка испуганно отшатнулась.
— Что вам нужно? — донесся приглушенный голос.
Богдан облизал сухие губы.
— Катруся… сестричка…
Ему казалось, что он чуть ли не выкрикивает эти слова, и только по тому, как Катруся смотрела — испуганно, явно ничего не понимая, — сообразил: слова эти остаются в нем так и не произнесенными.
— Катруся, — сказал громко и жалобно, точно набедокуривший ребенок, — это я, Богдан…
Бледное лицо мелькнуло за занавеской, скрипнула дверь, и маленькая фигура в белом бросилась к Богдану. Увидев еще одного человека, Катруся вскрикнула и спряталась за брата.
— Тише! — сказал Богдан. — Ты одна?
— Кому же еще здесь быть?
— Хорошо. Это Петро, товарищ… Он ранен… Я ему помогу, а ты иди вперед…
После грязного барака эта комната с полированной мебелью и простеньким ковром на полу казалась необыкновенной. Петру не верилось, что такая роскошь может существовать в трех километрах от центра города, от Цитадели, где заживо гниют пленные… Особенно почему-то поразил кактус на подоконнике. Выходит, жизнь не остановилась.
Он лежал на диване, смотрел вокруг, и слезы невольно катились из глаз. Богдан и Катруся склонились над его ногой. Катруся, заметив слезы, сочувственно спросила:
— Больно?
— Нет… — покачал головой. Действительно, боли не испытывал, нога словно одеревенела… Кактус… Он вспомнил: точно такой же стоял в их киевской квартире…
Катруся нагрела воды, принесла белье.
— Простите, немного, правда, великовато, это брата…
“Смирительная рубашка”, — подумал Петро, переодеваясь.
А Богдан посмотрел и засмеялся. Смеялся долго от всего сердца. Петро понимал — хохочет не над его действительно комическим видом, а потому, что после всего пережитого почувствовал себя, наконец, человеком. Богдан неожиданно умолк. Опасливо покосился на окно, потом сказал:
— Катруся, постели нам в каморке, а к двери придвинь шкаф. Поговорим потом, теперь — спать!
Кладовая — длинная узкая комнатушка. Здесь трудно поставить даже одну кровать. Катруся постелила на полу. Свежие простыни и наволочки пахнут смородиновым листом — белье, видимо, сушилось в саду над кустами.
Петро закрыл глаза и долго лежал неподвижно, ощущая лишь боль в ноге и мягкую нежность подушки…
…Но вот неожиданно открылась дверь — и к нему подсел капитан Воронов. И это уже не кладовка с мягкой, чистой постелью, а их длинный темный барак. Рядом лежит Богдан, укрывшись грязной шинелью. Они снова начинают шепотом обсуждать план побега. Воронов почему-то сердится, повышает тон, и Богдан своей широкой ладонью закрывает ему рот.
Но где же это стреляют? Почему надсаживаются автоматы? Ведь заключенные еще только подползают к колючей проволоке — десятки изнуренных людей в изорванной одежде. Впереди Богдан с ножницами — неведомые друзья, рискуя жизнью, перебросили их сюда, за проволочную ограду. А позади он, Петро, с одним-единственным на всех пистолетом… Нет, оказывается, это не автоматные очереди, просто громко стучит сердце, кровь с шумом пульсирует в висках. Богдан перерезал проволоку — поползли один за другим.