Приземистая, прокопченная развалюха Бекбола и в подметки этому дому не годилась. Правда, пол земляной, да и крыша не железом крыта, но то, что было внутри, могло изумить многих аульных баб. Байская дочь Жанель, выросшая в богатстве, за последние годы отвыкла от всего того, чем была окружена до замужества, и теперь этот островок кичливого достатка среди убогих землянок унылого аула ошеломил ее. Вспомнились слова свекра Туякбая: "Этот Агабек, будь он трижды проклят, пиявкой присосался к колхозу. Дочиста ограбил. Будет ли конец этому?!" "Может, и правду говорил строптивый старик", — подумала тогда Жанель, но скоро эти мысли уже не тревожили ее.
Смотри, любуйся: на огромных, костью инкрустированных сундуках сложены тюками шелковые и атласные корпе — стеганые одеяла. Громадный, от угла до угла гостиной, ворсистый ковер достает до пола. Затейливая арабская вязь, узоры, орнаменты невольно притягивают взор. Малограмотная Жанель не смогла прочитать надпись. Да и орнамент непривычный, диковинный. Узоры горят, переливаются, словно тюльпаны весной в степи. Что ни говори, а редкая, драгоценная вещь, достойная украшать дома избранных. Да, да, это и был знаменитый иранский ковер, краса и гордость Агабека, о котором поговаривали все в округе… И других красивых и очень дорогих вещей немало в этом доме. Есть на что поглазеть.
Жанель улыбнулась, вспомнив жаркий шепот Агабека в ту ночь, когда привел ее к себе в дом: "Владычица, хозяйка всего отныне одна ты, ханша моя. Все, что нажил-накопил, бросаю к твоим ногам. А если, бог даст, родишь мне сына, то и душу в жертву принесу!" Уже прошло несколько месяцев, как вошла она в этот дом второй женой, токал (от этого слова — токал! — ей становилось не по себе, да что поделаешь, если оно так), а никаких признаков на надежду Агабека все еще нет. "Неужели уж стара, не могу?.." — тревожно думалось ей.
А Агабек все приставал, каждый день назойливо спрашивал: "Ну, что? Ничего не предвидится?" Ее коробили эти грубые, постыдные расспросы и иногда хотелось ответить так же грубо, резко, задеть его мужскую честь. Но Жанель сдерживалась, терпеливо ждала… К тому же понимала беспокойство, страх, даже тоску немолодого, никогда не имевшего детей Агабека. Иногда в душе шевелилось подозрение: "Не ради ли ребенка взял он меня в свой дом? Может, только для этого я ему понадобилась?"
Как бы там ни было, а дело сделано…
Жанель, крепко обхватив черенок лопаты, начала разгребать сугроб у входа. Вскоре разгорячилась, почувствовала легкость, бодрость во всем теле. Пар валил изо рта и ноздрей, клубился в морозном воздухе…
Стайкой носились, чирикали, суетились воробьи. Аул проснулся рано. Женщины, девушки с ведрами, коромыслами спешили к озеру в низине. Мальчишки-подростки выгоняли из хлевов и загонов скотину.
Спокойно, умиротворенно было на душе Жанель. Разогревшаяся, здоровая, она не чувствовала, не замечала утреннего мороза.
Размахивая новым портфельчиком, выбежала из дома Айзат.
— Апа! Я в школу… — на бегу крикнула матери.
Поскакала-поскакала зайчонком, поскользнулась, шлепнулась, но тут же резво вскочила, посмотрела на мать и звонко расхохоталась. Щеки, нацелованные морозом, мгновенно порозовели. Черные глаза-смородинки блестели, смеялись по-детски радостно, озорно. Зубы сверкали, как чистый снег на солнце. Курчавые, как у матери, волосы выбились из-под второпях завязанного платка, лезли в глаза. Стройная, тоненькая, она чуть постояла, шаловливо стрельнула глазами в мать, взмахнула портфельчиком.
— Апатай! Бегу! До свидания-я!
Ее ласточка, единственная сестреночка погибшего Пуртайжана. Прямо на глазах растет, да и бойкая, не в пример брату. Не успеешь оглянуться — невеста…
Когда Жанель вышла за Агабека, дочь долго бунтовала, плакала. Потом немного оттаяла, обласканная Агабеком. Что и говорить, щедр Агабек, добр, быстро приучил к себе девочку. Каждый раз, возвращаясь из района, привозит ей разные безделушки да тряпки. И где только достает… Жанель, опираясь на лопату, мечтательно глядела вслед дочери, отдавшись далеким, приятным воспоминаниям.
Да-а… Дочь — единственная лучинка, надежда на этом свете. Отныне на поблекшем небосклоне оставшейся ей жизни и луна, и солнце ее — вот эта курчавоголовая девчонка.
Ай, какая непоседа! И горяча, вспыльчива. Из-за чепухи заведется, губки надует, глазами сверкнет. Отцовский характер. Он выкидывал иногда коленца. Даром что тихоней слыл. А может, она сама в девичестве такой была? Нет, хоть и баловали в семье, а была Жанель по природе покладистой, доверчивой, уступчивой. А дочь совсем другая. Упряма, своенравна, капризна. Нуртай же рос молчаливым, замкнутым. Разница в возрасте между братом и сестрой была невелика, потому они часто ссорились. Зачинщицей всегда была забияка Айзат. Ей доставляло удовольствие заводить тихого братца. Бывало, еще до школы, днями не слезала с него, заставляла его быть "лошадкой". Молчаливый Нуртай, усадив на спину сестренку, пыхтя, скакал на четвереньках, старательно изображая конягу. Наездница горячила, подгоняла его голыми пятками и покрикивала, подражая старшим: