Вот… Кажется, это самое важное, что мог передать представитель группы армий. Можно бы ни о чем не информировать, в самом начале сказать об этом. И хоть давно понял безысходность своего положения, последние слова майора перечеркнули все надежды.
О грузе лично для командующего майор сказал в присутствии Шмидта, не счел нужным позаботиться об элементарном приличии, потому что хороший тон, привычные условности были теперь не нужны. Это еще раз подтвердило, что армию списали.
Майор уточнил:
— Груз принял комендант аэродрома под свою ответственность.
Ах да… Надобно поблагодарить.
— Передайте господину фельдмаршалу, что я искренне тронут его вниманием и заботой. Передайте: очень жалею, что не могу отблагодарить его лично.
Майор передаст слова точь-в-точь, Манштейн поймет упрек. Не удержался, прибавил:
— Передайте еще… Мне бы очень хотелось оказать фельдмаршалу достойную услугу. Боюсь, такой возможности у меня не будет.
Майор чуть заметно наклонил голову:
— Я передам дословно.
Шмидт злорадно улыбнулся: Манштейн не вспомнил про него, про начальника штаба… Пусть проглотит ответ Паулюса.
Но игра слов, за которой каждый видел только себя, сулила близкую гибель целой армии.
Все это понимали. И все играли.
Армия, триста тысяч живых немцев становились игрой, на которую делали личную ставку.
Эта мысль шевельнулась в душе командующего и пропала: он не станет убивать самого себя.
Комендант аэродрома встретил рапортом, лицо было каменное.
— Господин командующий!..
И Паулюс вдруг почувствовал, что никем уже не командует и ничего не может, но до конца будет нести на себе бремя звания, должности и ответственности. Это кому-то нужно, в этом заинтересованы.
Комендант еще докладывал: принято самолетов, грузов, отправлено раненых и больных…
Но Паулюс уже не слушал. С удивлением, со страхом, почти с ужасом смотрел, как все кругом зачернело людьми. Они выползали из убежищ, из земляных нор и блиндажей, выползали отовсюду, казалось, прямо из-под снега, закутанные в тряпье, забинтованные, ковыляли на костылях, на палках, волочили перебитые ноги… Некоторые пытались бежать, падали и снова поднимались… С каждой минутой их становилось все больше, их становилось устрашающе много, и все они стремились к взлетной полосе, к двум самолетам. Солдаты аэродромной охраны пятились задом, угрожали автоматами. По цепи метался офицер с обнаженным пистолетом, кричал:
— Разрешение генерал-арцта![7] Предъявлять разрешение!..
Но его никто не слушал.
Резанула автоматная очередь, солдаты охраны сомкнули вокруг самолетов тесное кольцо. Пятиться им было уже некуда. А раненые, точно обезумев, лезли друг на друга, кто-то протягивал бумажку, кто-то колотил охранника костылями… Офицеры у трапов махали пистолетами:
— Наза-ад! Именем фюрера — назад!
Но никто ничего не боялся, потому что самым страшным было не попасть на самолет, страшнее всего — остаться. И наплевать на фюрера… Раненые кричали, топтали друг друга, лезли, карабкались на трапы:
— Камраден! Камраден!
Генерал Паулюс услышал тихий плач и голос:
— Мамочка, мама…
По истоптанному, истолченному снегу полз, едва передвигался совсем еще молоденький солдат, почти мальчик. По грязному лицу текли слезы, он когтил снег черными пальцами, подтягивал белые, гипсовые ноги, ронял и снова поднимал голову:
— Мамочка, мама.
Паулюс сказал:
— Посадите его.
Комендант взял под козырек. А лицо не шевельнулось, глаза были стылые и неподвижные.
— Господин майор может занять место стрелка-радиста.
Комендант словно не слышал командующего, и Паулюс понял: так бывает каждый день, с каждым самолетом. Комендант привык. И едва ли он может выполнить приказ…
А солдат уронил голову. И не поднял. Черные пальцы скрючились в кулак и замерли.
Майор вскинул руку:
— Хайль Гитлер!
ГЛАВА 14
Генерал Паулюс заперся в своем убежище. Допускал к себе лишь начальника штаба и первого адъютанта. Дивизии Гота начали отходить, группа армий «А» на Северном Кавказе отступала. Паулюс смотрел на оперативную карту, сжимал худыми, костистыми пальцами высокий узкий лоб. Видел, понимал: весь южный фронт разваливается. Окруженная шестая армия, словно заброшенный остров, погибала в русских тылах. О прорыве, о выходе из окружения не могло быть и речи: ни горючего, ни физических сил. На просьбы об улучшении снабжения Манштейн не отвечал. Паулюс читал, перечитывал радиограмму Гитлера: