— Вот, тётя, мы вам принесли подарок от тимуровской команды бабушки Рычковой.
Катерина, не веря собственным глазам, медленным взглядом обводила подарки. На сером, помятом листе обёрточной бумаги лежала синяя шведка, куски мыла, спички, из газетного пакетика на стол золотым ручейком вытекало пшено.
— Рита, а талон на овощи забыла? — спросила одна из девочек.
— Нет, не забыла. Вот и талон, — ответила Рита и протянула ошеломлённой женщине маленький, белый талончик.
Вечером вся семья была в сборе. Каждый из ребят хотел обязательно пощупать, погладить синюю шведку. Долго обсуждали: кому сшить штанишки, кому юбочку. Потом все ели кашу, крутую пшонную кашу, запивали козьим молоком и говорили о тимуровцах, об отце, который лежит сейчас в госпитале, о том, когда кончится война и у них будет вдоволь пшонной и манной и всякой-всякой каши.
После неожиданно прервавшейся перестрелки странно слышать мирные шорохи зелёных трав. Старший сержант Луканин прилёг на тёплую землю и закурил. Из травы испуганно выпрыгнул кузнечик. Посидел на рукаве гимнастёрки и также испуганно прыгнул прочь. Глядя на него, сержант улыбнулся: ему вспомнилась дочка Рита. Вспомнилось, как она впервые увидела кузнечика и смотрела на него затаив дыхание, а потом, когда он, весело шаркнув на прощанье ножками о крылышки, исчез, долго искала его в перепутанных зарослях душистых луговых трав. Это было давно. Тогда она была маленькая и смешная. А теперь большая, верно, стала. Год как расстались. Хоть бы одним глазком взглянуть!
— Товарищ старший сержант, почту доставили. Вам письмо есть, — раздался чей-то возглас.
Сержант очнулся от раздумья. Бойцы выжидающе взглянули на него, когда он взял в руки белый конверт с чётко написанным круглым детским почерком адресом.
— От дочки? — спросил бородатый боец с голубыми ласковыми глазами.
Луканин молча кивнул головой.
— А ну почитайте, пожалуйста. Интересно знать, что там у тимуровцев делается.
Все придвинулись ближе, тесно обступили Луканина. Сержант обвёл всех взглядом таких же, как у дочери, светлокарих глаз и начал читать:
«Папочка! Тимуровский привет тебе и твоим товарищам. Долго не было от тебя писем. Мы с мамой уже забеспокоились, все газеты перечитали по нескольку раз — думали о тебе есть что-нибудь. Первым делом расскажу о команде нашей. У нас сейчас большая радость: райком комсомола вручил нам красное знамя. На нём золотыми буквами вышито: «Лучшей тимуровской команде». Это за хорошую работу. Вот о том, как мы семьям фронтовиков помогали, я тебе уже писала.
А сколько вещей мы собрали для жителей освобождённых районов и для госпиталя. И книги, и подушки, и одежду, и посуду — всё нам несли. Много и денег мы собрали в фонд обороны, своими силами концерты устраивали, да и по домам ходили.
Константин Кузьмич (ты его знаешь, из райкома он) нами доволен за то, что мы райкому помогаем. Правда, и он нам помогает много. Баба Шура всё к нему за советом ходит.
Сейчас у нас работы много. Самые маленькие лекарственные травы собирают, а мы ходим картошку полоть. Все ребята научились работать тяпками и хорошо работают — быстро и чисто. Краснеть не приходятся. Баба Шура сама нас учила.
А скоро мы будем ягоды да грибы заготовлять. Словом, дела хватит. Тимуровцы без дела не сидят. Учебный год мы закончили хорошо. Забыла я тебе напирать: есть у нас в команде казашка Назифа. Вот хорошая тимуровка — работает насовесть и учится отлично. Ребята её зовут «чух-чух», потому что она смешно-смешно рассказывает стихотворение «Борода» и вместо «чуй-чуй» говорит «чух-чух».
Ну, до свиданья, папочка. Бей Фашистов, чтобы война скорей кончилась, и приезжай домой. Мы тебя ждём. Рита».
— Молодцы ребята! Большие дела делают, — пробасил бородатый боец.
— Товарищи, это не про бабушку ли уж Рычкову пишут? — спросил молодой, недавно возвратившийся из госпиталя, боец.
— А то про кого же? Есть разве ещё другая такая бабушка? Моё мнение такое: нет больше.
Молодой обрадовался:
— Это верно, что нет такой другой. Вот я и слушаю, что-то знакомое будто.
— А ты, что же, знаешь её что ли?
— А как же? Когда она в Троицкий госпиталь приезжала, я как раз там лежал.
Теперь все перенесли свою заинтересованность на него.
— Ох и бабка я вам скажу. Не бабка, а огонь. У нас в госпитале всегда целый праздник был, если команда приезжала. Помню, мы, после первого же их приезда, так и писали им: «Если вы приедете, то нам и лекарств никаких не нужно. Мы и без них здоровы будем от одних ваших ласковых слов». И это от чистого сердца. Привезла она нам как-то патефон в подарок, бойцы так его и звали «бабой Шурой».
Слушатели засмеялись.
— А она не обижалась? — спросил кто-то.
— На что же обижаться? Мы ведь это любя. Как скажешь, бывало, «баба Шура», так и вспомнишь её, и от этого веселее станет. Я и в гостях у неё был, дома. Ей бы лежать спокойно на боку — годы ведь немалые — да какое там! Она и дома покоя не знает: по хозяйству хлопочет и в огороде у неё всё растёт лучше, чем у агронома любого. Тут же ведь и с ребятами надо управиться, как-никак команда целая. Словом, за такую бабку можно десяток молодых отдать, право.
Где-то совсем близко нахально взвизгнула пуля.
— По местам! — поспешно засовывая письмо дочери в карман, скомандовал Луканин. — Будем бить немцев за наших детей!
— За наших тимуровцев! — добавил бородатый. И все молчаливо рассыпались по своим местам.
Рита плакала. Веки припухли и покраснели, а всегда аккуратно заплетённые косички были растрёпаны. Горе случилось большое: её исключили из команды. Всё получилось ужасно глупо. Неожиданно для себя и для других она отстала по арифметике. Правда, она её всегда недолюбливала, а тут ещё лень помогла. Надоели знаменатели, множители, делители, кратные. Рита запуталась в них, а разобраться не захотела. В результате — нерешённая задача — «плохо».
Учитель сообщил бабушке, и она на первом же сборе команды отчитала Риту.
— Смотри, исключим тебя из команды. Хи-хи-хи, да ха-ха-ха до добра не доведут. Ты знаешь, что тимуровцы должны отлично учиться. Берись за ум сейчас же, а то поздно будет.
Так оно и вышло. Теперь, наедине с собой, Рита признавала, что отнеслась к бабушкиным словам легкомысленно. Распутывать все арифметические премудрости было скучно, это требовало большой усидчивости. Девочка уверяла подруг, что она занимается арифметикой, а сама всё откладывала и откладывала подготовку. И вот — контрольная за полугодие вновь не выполнена.
Бабушка встретила её сурово.
— Какая же ты тимуровка, если первый свой долг — учёбу — забыла? Я тебя предупреждала и обещанию твоему поверила, а ты что сделала?
Сейчас каникулы, весёлые зимние каникулы, а у неё, у Риты, какое веселье? Позавчера тимуровцы уезжали в колхоз с подарками для семей фронтовиков, с ёлками для колхозных ребятишек, а она только издали смотрела, не смея подойти. Все ребята тогда собрались к бабушке. У крыльца нетерпеливо потряхивала головой маленькая, вся заиндевевшая от мороза, лошадёнка. Белым паром вырывалось из груди дыхание. Безостановочно скрипела дверь. Ребята выносили и укладывали в сани свёртки, мешочки всевозможных размеров.
— Это — одной семье, это — другой, это — третьей… Всё ли положили? Не забыли ли чего? Мануфактура, мыло, пряники, сахар… — озабоченно вспоминала бабушка. — А спички, а игрушки ёлочные где?
— Да всё, всё здесь, баба Шура, не беспокойтесь, — говорил ей Петя.
Потом Рита видела, как из дому вышла Ата, укутанная в большой тёплый платок. На прощанье она обняла бабушку, а та говорила ей напутственно:
— Ну, если всё, так в путь-дорогу. Мне хватят сегодня хлопот: сколько ещё подвод отправлять надо. Счастливо!
Спутница Аты тронула возжи, и застоявшаяся на морозе лошадка бойко пошла по укатанной санями дороге, серой и извилистой, убегающей всё дальше и дальше, мимо силовой станции, мимо переплётов шахтовых вышек, маленьких заснеженных окраинных домишек, навстречу по-зимнему кружевным берёзовым перелескам, в колхоз.