— Поговори у меня! — буркнула я и выключила его.
Я поднялась по винтовой лесенке в спальню, где сняла кроссовки, растянулась на кровати и уставилась в окошко на крыше. Уже было гораздо позже пяти, и темнота опускалась, как шерстяное одеяло, плотное, свинцово-серое. Из-за сплошной облачности я даже не могла видеть вечернее небо через плексигласовый купол.
Я была усталая, голодная, и немного не в себе. Одиночество — странная вещь.
С одной стороны, иногда хочется компании просто для комфорта, кого-то, чтобы обсудить, как прошел день, кого-то, с кем можно отпраздновать повышение по службе, кого-то, кто поможет, когда ты заболеешь.
С другой стороны, когда привыкнешь быть одной (другими словами, когда все делается по-твоему), ты удивляешься, как можно принимать на себя тяжесть отношений.
У других человеческих особей имеются собственные, горячо защищаемые, мнения, привычки и манеры, плохой вкус в искусстве и музыке, не говоря о плохом настроении, предпочтениях в еде, страстях, хобби, аллергиях, эмоциональной фиксации, которые совершенно не соответствуют правильным, то-есть вашим. Не то, чтобы я размышляла в таком ключе о Роберте Дице, но, входя в квартиру, я отметила раздражающее напоминание о присутствии «другого». Он вовсе не был назойливым, неприятным или неаккуратным. Он просто был здесь, и его присутствие действовало на меня как раздражитель. Я имею в виду, куда это вело? Никуда, насколько можно сказать. Только я к нему привыкну, он удерет снова. Так зачем утруждаться и приспосабливаться, если его компания не постоянна? Лично я не нахожу гибкость желательной чертой.
Я услышала, как ключ поворачивается в замке, и поняла, что заснула. Села, поморгала. Внизу Диц включил свет. Слышно было шуршание бумаги. Я встала, подошла к перилам и помотрела вниз, на него. Он включил радио. Я заткнула уши пальцами, чтобы не слышать, как Элвис душевно поет о любви. Кому нужна эта фигня? Диц был большим любителем музыки-кантри, и я надеялась, что он переключит канал, чтобы найти что-нибудь более бренчащее и менее подходящее моменту. Он почувствовал мое присутствие и поднял голову.
— Хорошо. Ты дома. Не видел твоей машины на улице. Я купил еды. Хочешь помочь распаковать?
— Сейчас спущусь.
Я быстренько завернула в ванную, где провела расческой по волосам, почистила зубы и воспользовалась удобствами.
Я забыла, каким домашним может быть Диц. Когда я о нем думала, первым в голову приходил его опыт в деле личной охраны.
— Откуда ты знал, что нам нужно?
— Я проверил. Сюрприз, сюрприз. На полках было пусто.
Холодильник был открыт, он складывал туда яйца, бекон, масло, ветчину и всякие другие предметы с высоким содержанием жира и холестерина. На столе стояли упаковка пива, две бутылки «Шардонне», арахисовое масло, консервы и разные приправы, вместе с буханкой хлеба. Он даже не забыл о бумажных салфетках и полотенцах, туалетной бумаге и стиральном порошке. Я положила консервы в шкафчик и выключила радио. Если Диц заметил, он ничего не сказал. Он спросил, через плечо:
— Как прошла встреча?
— Нормально. Я не продвинулась ни капли, но надо было с чего-то начать.
— Что будешь делать дальше?
— Я попросила Дарси поискать в Управлении автотранспорта, через страховую компанию, где я работала. Она надеется найти что-нибудь к завтрашнему утру. У меня есть другие ниточки, но на Дарси самая большая надежда.
— Ты больше не работаешь в Калифорния Фиделити?
— Вообще-то нет. Меня уволили, потому что я не хотела целовать чью-то задницу. Я снимаю офис в юридической фирме. Так лучше.
Я видела, что он хотел задать другие вопросы, но, наверное, решил что, чем меньше сказано, тем лучше. Он сменил тему.
— Сходим куда-нибудь поесть?
— Что ты предлагаешь?
— Что-нибудь, куда можно дойти пешком и не нужно специально одеваться.
Я посмотрела на него, со странным чувством протеста.
— Как поживает старый друг?
Диц подавил улыбку.
— Нормально. Так вот что тебя раздражает?
— Нет. Не знаю. Кажется, я была в депрессии неделями и только что это поняла. Еще я нервничаю из-за работы. Я работаю на мою двоюродную сестру Ташу, чего, наверное, не надо было делать.
— Двоюродная сестра? Это что-то новенькое. Откуда она взялась?
— Боже, как ты отстал.
— Бери куртку и пошли. Расскажешь мне все за ужином.
Мы прошли пешком от дома до ресторана на волнорезе, три длинных квартала, почти не разговаривая. Вечер был очень холодным, и огни вдоль залива были похожи на остатки рождественских декораций. Через мягкий шум прибоя слышалось позвякивание буйка, крошечный звук, смешивающийся с мягким похлопыванием воды о катера и яхты в затоне.
Многие суда были освещены, и случайные промельки жизни на борту напомнили мне о трейлер-парке, сообществе маленьких пространств, казавшихся снаружи такими уютными.
Походка Дица была стремительной. Голова опущена, руки в карманах, каблуки стучат по тротуару. Я поспевала за ним, вспоминая все, что знала о нем.
Его детство было странным. Он рассказывал, что родился в фургоне, на дороге, недалеко от Детройта. Его мать рожала, а отец был слишком нетерпелив, чтобы искать больницу. Его отец был забиякой и скандалистом, который работал на нефтяных вышках и перевозил свою семью из города в город, когда стукнет в голову. Бабушка Дица, мать его матери, путешествовала вместе с ними, в любых транспортных средствах — грузовике, фургоне, легковушке. Все, уже бывшие в употреблении, и готовые к тому, чтобы сломаться, или быть проданными, если не хватало денег. Диц учился по старым учебникам, пока его мать с бабушкой пили пиво и выбрасывали в окно пустые банки. Мы с ним разделяли нелюбовь к официальному обучению. Из-за ничтожного опыта общения с официальными институтами, Диц мало подчинялся дисциплине. Он не столько выступал против правил и законов, сколько их игнорировал, считая, что они к нему не относятся. Мне нравилось его бунтарство.
Но, в то же время, я была осторожной. Я была за осторожность и контроль. Диц был за анархию.
Мы дошли до ресторана «Пароход-бродяга», тесное душное помещение, в которое надо было подняться по узкой деревянной лесенке. Кто-то пытался придать месту морской колорит, но публику привлекали, главным образом, свежевыловленные сырые устрицы, жареные креветки, похлебка из моллюсков и домашний хлеб.
У входа был бар, полный напитков, но большинство клиентов предпочитали пиво. Воздух был насыщен запахом хмеля и сигаретного дыма. Среди громкой музыки, взрывов смеха и разговоров, шум, казалось, можно было потрогать. Диц обвел глазами комнату в поисках места, потом открыл боковую дверь и нашел нам столик на веранде, с видом на бухту. Снаружи было тише, и холодный воздух компенсировался красным сиянием прикрепленных к стене пропановых обогревателей. Соленый запах океана казался здесь сильнее, чем внизу. Я сделала глубокий вдох, втягивая его в легкие, как эфир. У него был такой же успокаивающий эффект, и я расслабилась.
— Будешь шардонне?
— С удовольствием.
Я сидела за столом, пока Диц пошел назад, в бар. Наблюдала через окно, как он разговаривает с барменом. Ожидая заказа, он нетерпеливо оглядывался вокруг. Подошел к музыкальному автомату и изучил список пластинок. Диц был из тех людей, которые ходят туда-сюда и барабанят пальцами, внутренняя энергия постоянно вырывается пузырями на поверхность. Я редко видела его читающим книгу, потому что он не мог сидеть спокойно так долго. Когда он все-таки читал, он был недосягаем, полностью поглощен, пока не закончит.
Он любил состязания. Он любил оружие. Он любил машины. Он любил инструменты. Он любил взбираться на скалы. Его основной позицией было: «Для чего себя беречь?»
Моей основной позицией было: «Давайте не будем принимать поспешных решений».
Диц побрел обратно к стойке и стоял там, звеня мелочью в кармане. Бармен поставил на стойку кружку пива и бокал вина. Диц расплатился и вернулся на веранду, принеся за собой запах сигаретного дыма. Он сказал: