— Обслуживание медленное. Надеюсь, хотя бы, еда будет хорошая.
Мы чокнулись, хотя я не была уверена, за что мы пьем.
Я открыла меню. Есть не очень хотелось. Может быть, салат или суп. Я обычно по вечерам много не ем.
— Я звонил мальчикам.
— И как они?
Я никогда не видела его сыновей, но он говорил о них с любовью.
— Хорошо. У мальчиков все прекрасно. Четырнадцатого Нику исполняется двадцать один. Он на последнем курсе в Санта Круз, но он только что поменял специальность, так что, наверное, проучится еще год. Грэму девятнадцать, он на втором курсе. Они снимают квартиру вместе с другими ребятами. Они умницы. Им нравится учиться, и они знают, чего хотят. Больше, чем я когда-либо. Наоми сделала прекрасную работу, без особенной моей помощи. Я их поддерживал, но проводил с ними не так уж много времени. Меня мучает совесть, но ты же знаешь, какой я. Я катящийся камень. Ничего не могу с этим поделать. Я никогда не смогу остепениться, купить дом и работать с девяти до пяти.
— Где Наоми?
— В Сан-Франциско. Она выучилась на юриста. Я оплатил обучение — это у меня хорошо получается — но всю тяжелую работу сделала она. Мальчики сказали, что она выходит замуж за какого-то адвоката.
— Хорошо для нее.
— Как насчет тебя? Чем ты занималась?
— Ничем особенным. В основном, работой. Я не беру отпусков, так что не была в местах, не связанных с подтверждением земельного права или с проверкой биографии. Со мной просто обхохочешься.
— Тебе надо научиться играть.
— Мне надо научиться многим вещам.
Из-за столика в углу веранды подошла официантка.
— Вы готовы сделать заказ?
Ей было около тридцати, золотистая блондинка, коротко остриженная, со скобками на зубах. На ней были шорты и майка, как будто был август, а не 8 января.
— Дайте нам минутку, — попросил Диц.
В конце концов мы разделили большую миску мидий на пару в остром томатном бульоне.
На второе Диц ел слабоподжаренный стейк, а я — салат «цезарь». Мы оба ели, как будто наперегонки. Когда-то мы так же занимались любовью, словно это состязание, чтобы увидеть, кто придет первым.
— Рассажи мне про депрессию, — попросил Диц, отодвинув тарелку.
Я отмахнулась, — Забудь об этом. Не люблю сидеть и жалеть себя.
— Давай. Тебе можно.
— Я знаю, что можно, но зачем? Я даже не смогу тебе объяснить, в чем дело. Может, у меня упал уровень серотонина.
— Несомненно, а что еще?
— Думаю, все как обычно. То-есть, иногда я не понимаю, что мы делаем на этой планете. Читаю газеты, и все безнадежно. Бедность и болезни, вся лапша, которую тебе вешают на уши политики, чтобы их избрали. Потом появляется озоновая дыра и исчезают тропические леса. И что мне со всем этим делать? Я понимаю, что не в моей власти решать мировые проблемы, но хочется верить, что где-то существует скрытый порядок.
— Удачи.
— Ага, удачи. В любом случае, я ищу ответы. Большую часть времени я воспринимаю жизнь, как она есть. Делаю то, что делаю и, кажется, что это имеет смысл. Но иногда я теряю направление. Знаю, что звучит глупо, но это правда.
— Почему ты думаешь, что существуют какие-то ответы? Ты стараешься, как можешь.
— Из чего бы это ни состояло.
— В этом и загвоздка. — Он улыбнулся. — Как насчет работы? Что тебя беспокоит?
— Я всегда психую перед началом дела. Когда-нибудь я его провалю, и мне не нравятся такие мысли. Это вроде боязни публичных выступлений.
— Откуда взялась двоюродная сестра? Я думал, у тебя никого нет.
— Я сама думала. Выяснилось, что у меня в Ломпоке куча двоюродных сестер. Я бы предпочла не иметь с ними дела, но они все время объявляются. Я слишком стара, чтобы иметь дело с какими-либо «узами».
— Врунишка, — сказал Диц ласково, но продолжать тему не стал.
Подошла официантка. Мы отказались от десерта и кофе. Диц попросил счет, который она достала из пачки, прикрепленной к пояснице. Несколько секунд у нее ушло на подсчет.
Желтые носки и высокие черные кроссовки придавали ее одежде некоторый класс. Она положила счет на стол, лицом вниз, немножко ближе к Дицу, чем ко мне. Возможно, это была ее тактика, на случай, если бы мы были парой, которая поменялась ролями.
Она сказала: — Я могу забрать это, когда захотите, — и повернулась, чтобы отнести кетчуп на другой столик. Должно быть, она обладала метаболизмом, как у птички — у нее даже не появились мурашки от холода.
Диц мельком взглянул на чек, моментально проверив сумму. Достал кошелек, вытащил пару купюр и засунул под свою тарелку.
— Готова?
— Как только скажешь.
Домой мы шли долго. Кажется, легче разговаривать в темноте, не глядя друг на друга. Разговор был поверхностным. Я мастер подбирать слова так, чтобы держать людей на расстоянии. Когда мы пришли домой, я позаботилась, чтобы у Дица было все необходимое — простыни, две подушки, запасное одеяло, маленький будильник и свежее полотенце — все жизненные удовольствия, кроме меня.
Я оставила его внизу и поднялась по винтовой лесенке. Добравшись до верха, я наклонилась через перила.
— Если у тебя болит колено, я не думаю, что ты будешь бегать со мной утром.
— Боюсь, что нет, извини. Придется пропустить.
— Постараюсь тебя не разбудить. Спасибо за обед.
— На здоровье. Спокойной ночи.
— Не забудь приложить лед.
— Слушаюсь, мэм.
Получилось, что я заснула намного раньше него. Диц был совой. Не знаю, чем он занимался. Может, чистил свои сапоги, или свой пистолет. Может быть, смотрел телевизор с выключенным звуком. Я точно его не слышала. Иногда, переворачиваясь на другой бок, я осознавала, что свет в гостиной еще горит. В его присутствии было что-то очень успокаивающее. Когда ты одинок, то редко чувствуешь себя защищенным. Обычно ты спишь, готовый вскочить и вооружиться при малейшем шуме. Под охраной Дица я прошла через пару фаз быстрого сна, проснувшись за долю секунды до включения будильника. Открыла глаза, протянула руку и поймала, до того, как он вострубил.
Я совершила утреннее омовение за закрытой дверью, чтобы не распространился звук текущей воды. С кроссовками в руках я на цыпочках спустилась вниз и подошла к входной двери, не разбудив Дица. Обулась, наскоро сделала растяжку и зашагала быстрым шагом, чтобы разогреться.
Цвет ночи переходил от черного, как смоль, к угольно-серому, и к тому моменту, когда я достигла бульвара Кабана, тьма начала подниматься. Рассвет окрасил раннее утреннее небо бледными акварельными красками. Океан был серебристо-голубым, небо прояснилось от дымно-лилового до мягкого персикового. Нефтяные буровые вышки усыпали горизонт, как гроздья радужных блесток. Мне нравится звук прибоя в этот час, крики чаек, мягкое воркованье голубей, уже выхаживающих вдоль дорожки. Платиновая блондинка с черным пуделем шли навстречу, пара, которую я встречаю почти каждое утро.
Пробежка была хорошей. Иногда пять километров даются тяжело, что-то, что я делаю, потому что должна. Сейчас я радовалась, что нахожусь в хорошей форме. Не знаю, что бы я делала с такой тавмой, как у Дица, которая исключала бег. Я никогда не стану чемпионом, но для снятия депрессии нет ничего лучше.
Я развернулась на Ист Бич и побежала назад, слегка прибавив скорость. У меня за спиной всходило солнце, окатывая небо ручейками желтого света.
Возвращаясь домой, запыхавшаяся и вспотевшая, в приподнятом настроении, я чувствовала себя прекрасно.
Когда я вошла, Диц был в душе. Он принес газету и положил ее на стол. Сложил диван и убрал куда-то подушки. Я поставила кофейник и поднялась наверх, ожидая, когда он выключит душ, чтобы включить свой.
В 8.35 я была одета, позавтракала и забирала свою куртку и ключи от машины. Диц еще сидел за столом, со второй чашкой кофе и газетой, разложенной перед собой.
— Пока, — сказала я.
— Счастливо.
По дороге в центр города я остановилась у кондоминимума неподалеку, с двумя повестками в суд в руках. Я доставила обе без инцидентов, хотя парень и его подружка вряд ли были рады меня видеть. Иногда кто-то делает абсурдные вещи, чтобы избежать появления в суде, но большинство людей кажутся покорными судьбе. Если кто-то протестует или безобразничает, я обычно говорю одно и то же: