К трем часам я пропахла потом и хлоркой и забыла, почему была такой несчастной. Ну, вообще-то, помнила, но мне было наплевать.
Продезинфецировав помещение, я заперла дверь, разделась и приняла душ. Оделась в те же джинсы и чистую водолазку из запаса, который держала на случай неожиданных путешествий. Что за жизнь без зубной щетки и чистых трусов? Напечатала официальную версию своего общения с Гаем Малеком, один экземпляр положила в офисную папку, другой — в сумку. Третий адресовала Таше Ховард в ее офис в Сан-Франциско. Конец. Фенито. Сделано, сделано, сделано. Это последняя работа, которую я делаю для нее.
В 5.25, одетая в свой лучший (и единственный) твидовый блейзер, я въехала в ворота резиденции Малеков. Уже почти стемнело, зима укорачивала дни. Мои фары осветили заброшенную арку в оштукатуренной стене, окружавшей территорию. Вдоль края стены шли три ряда ржавой колючей проволоки, установленной много лет назад, а сейчас порванной во многих местах и выглядевшей совершенно неэффективно. Кто знает, чьего вторжения ожидали тогда? Холодный ветер усилился, темные верхушки деревьев закачались, шепча о невиданных вещах. В доме горел свет, два окна наверху светились бледно-желтым, тогда как первый этаж был темным.
Домработница не озаботилась включить наружный свет. Я припарковала машину и прошла к затененному портику, который скрывал главный вход. Позвонила и стала ждать, скрестив руки для тепла. Наружный свет наконец зажегся, и Мирна приоткрыла дверь.
— Здравствуйте, Мирна. Кинси Миллоун. Я была здесь позавчера. Донован пригласил меня.
Мирна не запела от радости. Видимо, на высших курсах для домохозяек студентов учат не проявлять внезапных положительных эмоций. За прошедшие два дня она обновила краску на волосах, которые теперь все были бело-блондинистыми и выглядели холодными наощупь.
Ее униформа состоояла из серого топа и серых брюк. Я бы поспорила, что брючный пояс под туникой был расстегнут.
— Сюда, — сказала она. Ее туфли на резиновой подошве слегка поскрипывали на полированном паркете.
Откуда-то сверху раздался женский голос.
— Мирна? Звонили в парадную дверь? Мы ждем гостью.
Я посмотрела вверх. Брюнетка около сорока лет опиралась на перила над нашими головами. Она заметила меня и обрадовалась.
— О, здравствуйте. Вы, должно быть, Кинси. Хотите подняться?
Мирна удалилась без единого слова, исчезнув в задней части дома, пока я поднималась по лестнице. Кристи протянула мне руку, когда я достигла верхней площадки.
— Я Кристи Малек. Думаю, вы знакомы с Мирной.
— Более-менее.
Я внимательно ее оглядела. Это была брюнетка с приятными чертами лица и блестящими волосами до плеч. Она была очень тонкая, одета в джинсы и массивный, черный в рубчик, свитер, доходивший ей почти до колен. Рукава были закатаны, и ее запястья были тонкими, а пальцы — длинными и холодными. Глаза — маленькие, пронзительно-синие, под слегка выщипанными бровями. Зубы — идеальные, как в рекламе полоскания для рта. Отсутствие косметики придавало ее взгляду отдаленный, слегка встревоженный вид, хотя ее манера была дружелюбной, а улыбка достаточно теплой.
— Донован звонил сказать, что задержится на несколько минут. Джек едет домой, а Беннет где-то здесь. Я сейчас просматриваю бумаги Бадера и буду рада компании.
Продолжая говорить, она повернулась и направилась в сторону главной спальни, которая была видна через открытую дверь.
— Мы до сих пор ищем пропавшее завещание, кроме всего прочего. Надежда умирает последней, — сказала она, кисло улыбнувшись.
— Я думала, Беннет собирался заняться этим.
— Так действует Беннет. Он любит давать поручения.
Я надеялась, что в ее тоне был намек на иронию, но, поскольку не была уверена, то промолчала.
Помещение, в которое мы вошли, было огромным. Две комнаты, разделенные раздвижными дверями, которые сейчас были убраны в свои стенные пазы. Мы прошли через наружную комнату, которая была меблирована как спальня. Стены, обитые блестящим розоватым шелком, толстый ковер цвета слоновой кости. Палевые тяжелые шторы были раздвинуты, открывая окна, которые выходили на главный вход. В стене слева был мраморный камин. По обе его стороны стояли два дивана, обитые ситцем с бледным цветочным рисунком.
Кровать с балдахином была безупречно застелена, ни складочки, ни морщинки на белоснежном покрывале. Поверхность прикроватного столика казалась ненатурально пустой, как будто чьи-то личные вещи вдруг стали невидимы. Это может быть мое воображение, но комната, казалось, сохраняла неуловимый запах болезни. Я могла представить, что шкафы были опустошены, их содержимое — костюмы и рубашки упакованы в большие картонные коробки.