— Я разберусь с делами и могу закончить историю на обратном пути. Тут сзади есть каска, если захотите прогуляться.
— Идите. Я подожду.
Донован оставил меня в машине и заговорил с мужчиной в комбинезоне и каске. Они исчезли в трейлере.
На расстоянии машины казались размером со спичечный коробок. Я смотрела, как камни движутся по конвейеру, рассыпаясь каскадом в конце. Подняла подбородок и перевела взгляд на нетронутую зелень туманных гор.
Я пыталась осмыслить то, что рассказал мне Донован. Насколько я помню, Гай, упоминая Пэтти, рассматривал свою осторожность с ней, как единственный благородный акт. Он описывал ее как неустойчивую, эмоционально хрупкую, что-то в таком роде. Было трудно поверить, что он хотел убедить меня в своем благородстве, в то время как дошел до того, что ограбил ее мать. На самом деле он ограбил Пэтти тоже, потому что часть денег за письма предназначалась ей.
Солнце било в кабину грузовика. Донован оставил окна открытыми, чтобы я не зажарилась до смерти. Белая пыль стояла в воздухе и грохот механизмов нарушал тишину.
Я отстегнула ремень, сползла по сиденью и уперлась коленями в приборную доску.
Я не хотела, чтобы Гай был виновен в преступлении такой тяжести. Что было сделано, то сделано, но это было плохо, плохо, плохо. Я была готова к проделкам и шалостям, мелким актам хулиганства, но крупное воровство было трудно принять, даже совершенное давно.
Я не заметила, как заснула, пока не услышала шаги рабочих ботинок, и Донован не открыл свою дверцу. Он потопал ботинками, выбивая застрявший гравий, и сел за руль. Я села и пристегнула ремень.
— Извините, что так долго.
— Не волнуйтесь. Я просто дала отдохнуть глазам, — сказала я сухо.
Он захлопнул дверцу, защелкнул ремень и вставил ключ в зажигание. Через минуту мы спускались по дороге к шоссе.
— На чем я остановился?
— Гай подменил настоящие письма на поддельные и исчез. Вы сказали, что ваш отец отказался платить.
— Письма стоили около пятидесяти тысяч долларов. В те дни у него не было таких денег, и он все равно бы не заплатил.
— Что случилось с письмами? Гай их продал?
— Должен был, потому что, насколько я знаю, их больше никто не видел. Пол Трасатти может рассказать вам больше. Его отец был оценщиком, который появился, когда письма подменили.
— Так что это он сообщил миссис Мэддисон плохие новости?
— Точно.
— Что с ней случилось?
— Она пила еще до этого и годами сидела на таблетках. Она долго не протянула. Между алкоголем и сигаретами, она была мертва через пять лет.
— А Пэтти?
— Ей не повезло. В мае того года, через два месяца после отъезда Гая, оказалось, что она беременна. Ей было семнадцать, и она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал. У нее были серьезные проблемы с головой, и я думаю, что она боялась, что ее упрячут в психушку, что они бы, наверное, и сделали. В любом случае, она сделала криминальный аборт и умерла от сепсиса.
— Что?
— Вы расслышали правильно. Она сделала то, что называют подпольным абортом, который больше распространен, чем вы думаете. Процедура не была стерильной, у нее развилось заражение крови и она умерла.
— Вы шутите.
— Это правда. Мы так относились к Гаю не зря. Я знаю, что вы думаете, что мы — кучка враждебных дураков, но с этим нам пришлось жить, и это не было легко.
— Почему мне никто не сказал раньше?
— По какому поводу? Тема никогда не всплывала. Мы все знали, что случилось. Мы обсуждали это между собой, но не бегали, тряся своим грязным бельем перед другими.
Вы думаете, нам нравится рассказывать о таких вещах?
Я поразмышляла об этом, глядя на дорогу.
— Мне действительно трудно в это поверить.
— Я не удивлен. Вам не хочется думать, что Гай сделал что-то подобное.
— Нет, не хочется. Гай говорил, что Пэтти была к нему привязана. Он считал своим единственным порядочным поступком то, что не соблазнил ее, когда у него был шанс. Почему бы он сказал мне такое?
— Он хотел произвести на вас впечатление.
— Но мы вообще не говорили на такую тему. Это он упомянул случайно. Он не сообщил никаких подробностей. Чему там было впечатляться?
— Гай был лжецом. Он не мог удержаться.
— Может, он и был лжецом раньше, но зачем врать о девушке через столько лет? Я ее не знала. Я не выпытывала информацию. Зачем врать, если он не получал никакой выгоды?
— Послушайте, я знаю, что он вам нравился. Он нравился большинству женщин. Вы его жалели. Вам хочется его защитить. Вы не хотите принять факт, что он был таким подлецом, как оказалось.