— Эх, ты!.. Ну, ладно, теперь-то, теперь как быть? Сказывай. Помог же ты нам в позапрошлом году, когда червяк на хлеб бросился.
— Когда в силах моих было, помог. На червяка средство есть. — Павел Иванович остановился. Губы у него дернулись. — А вот от безводья…
Клим остановился и визгливым от негодования голосом закричал:
— Ну, так я к попу пойду! Пускай за мои деньги дождя просит, ежели ты помочь не хочешь!
Павел Иванович рассмеялся.
— К попу не пойдешь, я тебя, Клим, не первый день знаю. Нескладный ты, а в науку веришь! Только, братец, наука не яблоко: сразу не укусишь.
— Дай мне твою науку, я уж ее укушу. Не беспокойся!
— Ладно. Коли не шутишь, приходи хоть сегодня к вечеру. Поговорим. А сейчас мне в город надо! Ты покамест с моей помощницей посиди.
На пороге застекленного сарая показалась Люба.
— Ладно, посижу, — согласился Клим. — Запарился я с тобой. Прощай, Павел Иванович! — И уж успокоившись, Клим добродушно обратился к Любе: — Зря на меня Павел Иванович говорит, будто я свое поле плохо содержу.
— А что хорошего, Клим? Я вчера смотрела: никуда не годится. И так неурожай, а у тебя еще осот да будяк по всему полю лезут. Словно ты их нарочно вместо пшеницы сеял!
— Будя-я-як! Это ты верно говоришь: прет он. А что ж мне с ним делать?
— Головки отрывай, не давай обсемениться… А почему ты для озими ранний пар не заводишь?
— Чего с весны торопиться, лошадь мучить? Я и к осени успеваю землю перепахать.
— А оттого торопиться надо, что если ты перепашешь весеннюю сырую землю да еще раза два-три ее за лето взрыхлишь, вода в земле держаться будет, и сорной травой доле не зарастет. А знаешь, сколько воды сорная трава вытягивает?
— Врать не стану, — не считал.
— За тебя агрономы подсчитали. На десять кило сухого сорняка — двести пятьдесят, а то и триста ведер воды уходит. Много ли для хлеба останется, если все лето будяки да осот полевую воду сосать будут?
— Пожалуй, что немного.
— Ты, Клим, думаешь, что хлеб сеять — простое дело? Ты все по старинке?
— Нет, зачем простое. Я к новому не прочь, разве ты не знаешь? Я зерно формалином протравил легонько, чтоб вредитель не тронул.
— Этого мало. Эх, Клим, кабы ты знал, как эту самую пшеницу по-настоящему выращивать нужно!
Клим скрутил цыгарку, уселся на крыльцо сарая и с интересом сказал:
— Вот и расскажи мне, агрономка. А то сказать по-совести — живу с Павлом Ивановичем бок о бок, а расспросить обо всем — времени не хватает.
— Как это тебе, крестьянину, да насчет зерна нет времени спросить?
— Делов много, а я один. Вот про червяка, действительно… Уморил червя. А канавки копать хотел, да времени опять не хватило.
— А чем занят был?
— Яйца высиживал.
— Ты?!
— А как же. Теплушечку устроил, как Павел Иванович нам объяснял. Взял ящик, разделал его как следует, набрал из-под курочек яиц, уложил их в теплушечку…
— В инкубатор?
— Во-во! Зажег лампочку. Ну уж и повозился я! Веришь, — ночью, не сплю: бесперечь встаю, не пищат ли цыплята. Не успел ни канавок нарыть, ни пар во-время поднять!
— Хоть хороши вышли цыплята?
— Цыплята-то?
— Ну да!
— Жареные, — мрачно ответил Клим.
Люба вытаращила глаза.
— Как так? Не понимаю…
— Не совсем жареные, но вроде. Видишь, нетерпеливый я. «Как же это, — думаю, — тут наука, и яйца вроде как в машине сидят. А всякую: машину подогнать можно». И пустил я огонь посильнее. Пропал весь выводок: пережарил. А ведь цыплята готовы были. Потерпел бы еще денек…
— Ох, уморил!
Люба хохотала до слез. Она давно знала Клима, знала, что он первый хватался за все новшества, но был нетерпелив и редко доводил дело до конца. Зато своим примером он заражал соседей, которые были не так торопливы и действительно улучшали свое хозяйство.
До сих пор Клим не особенно интересовался агрономией: последние годы были урожайными. Но теперь его брала досада, что он не защитил посева от засухи.
Клим поглядел на Любу.
— Будет смеяться-то! Ни у кого сразу дело не ладится.
— Это ты правду говоришь. Конечно, не сразу. Главное — опыт. Ты вот скажи: в прошлый неурожай сколько кило крестьяне снимали с гектара?
— Кто по полтораста кило, а кто и половину этого.
— А с опытных полей сняли по шестьсот и по семьсот кило. Или вот, например, в 1924 году на Донбассе у крестьян было по триста килограммов озимой пшеницы; тут же рядышком на Ростовской опытной станции — по две тысячи! Слышишь: по две ты-ся-чи!
— Удобрение получше, что ли?