Наёмник слегка повернул голову назад, вход в уборную был плотно закрыт, но у него не исчезало ощущение, что кое-кто за ним наблюдаел, и это, парадоксально, останавливало его почти на самом высоком уровне. «Совесть? — тут же подумал он. — Нет. Просто это будет плохим примером для него», — подтянув напуганного охранника, он взглянул тому прямо в глаза и начал медленно и глухо проговаривать речь:
— Если ты в ближайшие сутки даже подумаешь о том, чтобы отправится на Сент-Лоуренс или искать того мужика, что заносит тебе твои копейки, — я вскрою тебе брюхо и, зацепив кишки за стрелу в тоннеле, начну тащить тебя по рельсам, пока из тебя не вывалится вся требуха, кроме лёгких и сердца, а тебя заставлю смотреть на всё это до тех пор, пока ты не сдохнешь, и многим после этого. Надеюсь, я достаточно понятно объяснился? — он ослабил хватку и оттолкнул мужчину. — Теперь вали.
Дориан вылетел из кабинки, чуть не зашибив мальчика, и, панически оглядываясь по сторонам, побежал прочь настолько быстро и стремительно, что путники были уверены — он сам не знал, куда бежал.
— Вот это у тебя речи, — прошептал Айви, стоя столбом и смотря вдаль убегающему притворщику, — у меня аж мурашки по коже пошли.
— Либо умеешь говорить с людьми, либо умеешь делать им больно — одно обязательно нужно уметь.
— Почему не убил его, если?.. Сам же сказал, что есть правила?
— Да, есть, — кивнул тот головой, — но всё не так просто. Один человек — тот, с которым я говорил в церкви — научил меня в своё время очень важному принципу: оправданная жестокость. Он значит, что если ради большей цели нужно совершить меньшее зло — оно будет оправдано, пускай и всё равно останется злом, что если станет выбор между большим и меньшим злом — нужно будет выбирать меньшее, потому что не выбирать вовсе — самое большое из зол. Но… Вместе с тем, это значит, что если вдруг твои планы не осуществляться, если твоя цель окажется ложной, то всё, тобою совершенное, вновь станет просто злом — корыстным, бесполезным, существующим лишь ради существования — ни к чему жестокость, если ты не можешь её оправдать.
— Прямолинейно.
— Зато честно. Этот бегущий идиот не просто никому не скажет о том, что с ним произошло — он на имя Эммет будет не оборачиваться, а бледнеть.
— Видимо, твой человек был очень умным.
— Ага. Умнейший из всех, кого я знал. Вы бы поладили. Он, конечно, не был любителем длинных речей, но стоило его разговорить, как он… Эх…
— А что с ним случилось? То есть, мне-то понятно, но как он? От старости?
— Он? Нет, — помрачнел резко старик. — Его повесили.
* * *
— Хочешь сказать, что ты — Эммет Джонс?
Уильям и Айви стоял перед прилавком различных инструментов, выкованных из железа и его сплавов, кожаных ремешков, кобур, сумок и подсумков, а довершала всё это коллекция безделушек с поверхности, очищенных и отполированных до состояния зеркал. За прилавком стояла крепкая телом рыжеволосая девушка, фартук на чьем теле выглядел если не откровенно, то точно вызывающе.
— А что? Не похожа?
— Нет, — оба ответили синхронно.
— Хи-хи-хи. Ну, что поделать, верно? Жизнь не всегда оправдывается.
— К тебе подошёл какой-то мужчина, предложил гильзы и указал на настоящего Эммета, верно?
— Ух ты… Если так много знаете — чего пришли ко мне?
— К кому тебя направил этот мужчина, и как он выглядел?
— Ну, не знаю… Не помню, наверное… О! Может, купите что-нибудь? Не смотрите на ценники — я вам назову свою.
Старик пробежался глазами по прилавку — основной ассортимент его не интересовал: клещи, плоскогубцы, ключи разводные, газовые, торцевые, механический домкрат — всё то, несомненно, интересовало бы осевшего выжившего, чьи проблемы были во много раз более приземлёнными и рутинными, но не его, так что в конце-концов он остановился на коллекции побрякушек.
— Заколка. Вон та — с серо-голубым камнем.
— И кто же из вас носить её будет? — рассмеялась та. — О-о-о, теперь поняла — с охоты пришли, да не поймали ничего?
— Что? Как ты вообще до этого дошла?
— Так ты на себя глянь — грязный весь, лук за плечами, и сынишка твой тоже уставшим выглядит, а Джонс, насколько я знаю, у половины метро денег занял — он же то ли пьянь, то ли игрок где-то в Пиле. Если не выбьешь из него долг — принесёшь любимой заколку — извинение за плохую охоту, да?
— Я… Смотри и учись, пацан. Вот это была женская логика.
— Потрясно.
— А то! — она улыбнулась и передала заколку. — А парнишка тот, что мне деньги приносит, немного ниже тебя — где-то метр восемьдесят, длинноволосый — почти до плеч, чернявый. И глаза у него… Ой, как лёд, ты не поверишь. И всегда блестят! Он посмотрит — аж холодно становится.