— Я… Знаешь, нет, — Аврелия вновь села на диван. — не припомню никого с таким именем.
— Может прозвучать странно, но говорят, что у него… очень необычный взгляд. Глаза будто бы светятся — очень проницательный, очень… Звериный.
— Вот это ты сказал.
— Ну представь, что ты смотришь в глаза человеку, и вних, казалось бы, нет ничего обычного, но тебе страшно. Брось — должен быть какой-то завсегдатай вашего бара, что был бы хотя бы похож.
— Так он ошивается у нас в баре?
— Я же сказал: да.
— Ты не говорил.
— Я… — Хантер прищурил глаза и с удивлением уставился в пустоту. — Сказал же вроде? Я же?.. Да неважно — он должен быть где-то здесь.
— Ну… А слушай… Вот, когда ты сказал про взгляд… Его могут звать не «Калебом», а как-нибудь по-другому? Допустим?..
— Да.
— Тогда один есть, — резко ответила девушка и осторожно привстала с дивана. — Каждый четверг вечером, предпоследнее место от барного стола справа. А потом, когда найдёт «соперника» — за второй стол.
— Имя? — Хантер поднялся за жрицей.
— Тебе оно не поможет — каждый раз говорит другое. — Ты же убить его хочешь?
— Ого…
— Хочешь? — она развернулась к нему, в её глазах витала злость.
— Откуда такая ненависть? Он что?..
— Сам увидишь. Ты вообще не найдёшь никого, кроме алкашей, кто симпатизировал бы ему, так что… Без него это место станет куда чище, поверь мне. И спасибо тебе.
— Я ещё ничего не сделал.
— А я вижу, что сделаешь, — она вновь спокойно откинулась обратно, — в глаза смотрю и понимаю, как ты и сказал.
— Что ты понимаешь? — Аврелия развернулась к нему и посмотрела прямо в глаза, застыв на несколько секунд.
— Что будь я твоим врагом — я бы тебя боялась.
* * *
— Где мальчишка? — Уильям бесцеремонно зашёл в комнату к госпоже, разложившейся в кресле.
В её обители, стоящей на лестничных пролётах между уровнями, было особенно уютно — там не было кровати, но было шикарное, по меркам Нового мира, тканевое кресло, одноместный диван, расположившийся у стены, столик с вазой у входа, рабочий стол с записями, стул, пара тумб, в одной из которых наверняка было что-то вроде сейфа, но главное: все стены были обвешаны тканью, коврами или одеялами — чтобы температура была достаточной для того, чтобы ходить разутым.
— А мне-то по чём знать? — сладко потянувшись, ответила она.
— Потому что вчера ты нихрена не ответила, лишь улыбнувшись в ответ, а сегодня я уже не могу найти его по всей станции.
— Раз такой догадливый — чего не догадался, где он?
— Догадался. Именно за этим здесь: где живёт эта девочка и что не так с её отцом?
— То ли контузило, то ли ранение, то ли просто, — она подставила ладонь к голове и прокрутила ей, — мозги от войны помутнели — всякое бывает.
— Ваша война кончилась двенадцать лет назад — пора бы выздороветь от психоза.
— Для большинства — да. Для станций Жан Дрепо — нужной тебе, эль Эглис и… Мулен, кажется… Да. Вот для них война не кончалась ещё очень долго — их всё время выбивали те Крысы, что не сбежали на юг, их тоннели начало подтапливать и разваливать из-за взрывов, а мёртвые по весне семьдесят второго и вовсе устроили им ад. Нет, я не оправдываю чужой психоз — просто сам факт. Не будешь хоть спрашивать, почему некоторые не ушли оттуда, а? Почему четырнадцатилетняя девочка стала шлюхой?
— Нет, — оскалился тот.
— Вот и отлично.
— Но спрошу другое: что такого мог бы натворить её отец, чтобы она не пришла к тебе на станцию?
— Чаще всего — он её просто бьет. Я сказала, чтобы она не появлялась в таком виде клиентам, потому… Тебе стоило бы это видеть, вообще-то — мрак, а не ссадины…
— Это то, с чего стоило бы начать ещё вчера, — Уильям развернулся и уже собирался входить прочь, отдёрнув занавеску. — Это же нужно так — иметь свору амбалов в подчинении, но не послать их просто поговорить с отцом девочки, чтобы тот перестал её избивать… Потрясающе, блять.
— Ой, а ты решил пойти и строить из себя Мать Терезу? Сюда не от хорошей жизни идут, знаешь ли. Поймай любую или любого и спроси об их проблемах — у каждого будет к тебе историй на весь день, — говорила Мария, лишь слегка повернув голову. — Единственное, что я могу и буду им обеспечивать: условия и безопасность на моей станции. А остальное — ни твоё мнение, ни их жизнь за этими стенами — волновать меня не должно. Убирайся!
Старик не ответил ничего и удалился из помещения — он прекрасно понимал, что если бы ей — женщине, убившей и спасшей наверняка больше жизней, чем он сам — было бы нечего сказать, то она бы просто промолчала, наслаждаясь победоносной тишиной. Спрыгнув на рельсы жёлтой станции, он зашагал в сторону юга — к станции Жана Дрепо. До вечера четверга оставалось ещё шестьдесят два часа.