Хан стал поодаль, облокотившись спиной о стену вагона. Даже сквозь плащ он мог прочувствовать всю ту сырость, влагу и ржавчину, что окутывали собою эту небольшую железную коробочку. Закинув руки в карманы, он беспристрастно опустил голову и стал наблюдать сквозь всё более седые волосы. Его глаза смотрели на юг: на бесконечную тропу, усеянную камнями, вокруг которой каким-то странным образом лежали руины людей. С одной её стороны вставало солнце, с другой — всё ещё царила темнота. «Нужно было бы ступить на одну из сторон», — думалось ему. Но нет — бесконечно длинная толща железа всё так же пронизывала горные хребты ровно по центру — где-то между ярким светом и непроглядной тьмой. Её не касалось то, что будет завтра с этим местом, или то, что было с ним вчера — эта дорога не отклонится ни на шаг и всё так же будет в этом небольшом уголке неопределенности — на перепутье.
— Пошли, — сказал вдруг Хантер, — мы уходим.
Парень, чьи глаза не слепило солнце ещё две недели назад, перевёл на него свой взор. Что-то читалось в этом странно искажённом взгляде — что-то, чего уже давно не было в двух тёмных кругах старого наёмника. Моргнув один раз, наёмник опустил брови, но ещё шире при этом открыл глаза:
— Как «уходим»? — прошептал он. — А как же…?
— Вот так, — ответил ему старший, поворачиваясь спиной и медленно шагая куда-то вперёд. — Нет нашей вины в том, что тот чудак, кем бы он ни был этому пацану, решил ограбить нас. Нет нашей вины и в том, что он напал после неудачи. И, как заключение, нет в том, что он валяется сейчас где-то там — среди груды костей. Так что дав….
Шуршание мелких камней под ногами Хана вдруг прекратилось. Больше не было слышно ни ветра, ни падающих листьев, гонимых последним, ни даже отдаленного воя, что издавал какой-нибудь из мёртвых вдали от своих, не слышно было даже его собственного голоса — не было ничего, кроме звука, который наёмник боялся услышать более всего — позади него, разрушая слои ржавчины, что медленно и уверенно наслаивались на вагоне, разъедая железо, скрипнула одна из дверей. Ещё и ещё.
Он, Уильям «Из Джонсборо» Хантер, прекрасно знал, что происходит за его спиной. Прекрасно понимал, что другого варианта развития событий и быть не могло с его напарником-горячей-головой. Но также он прекрасно осознавал и то, что как бы действительно прекрасно всё было, если бы он ошибался на тот счёт. Он посмотрел на часы и увидел, как секундная стрелка взмывала ввысь, разгоняясь, а потом так же стремительно падала вниз.
Но потом циферблат остановился. Скрипов больше не было слышно, не было слышно и шагов — ветер снова неспешно раскидывал по задворкам листву, награждая ласкающим уши шуршанием. Стиснув зубы в немом бессилии, охотник зажмурил глаза. Его ладони сжимались в кулак всё крепче и крепче, пока кожа на перчатках не стала приносить ему боль, а перед закрытыми глазами не возникали пятна. Он замер и вслушался внутрь себя. Биение. Ускоренное. Глаза его, как и руки, немного разжали хватку, а сам он, оскалившись, громко выдохнул свежий воздух. «Дерьмо…» — шепнул он себе под нос. Поправив упавшие на лоб волосы, наёмник развернулся и медленно зашагал обратно всего с одной мыслью: «Выруби он его, а не убей».
«Выруби, а не убей…»
Шаг за шагом он медленно шёл к вагону, то вздымая голову к небу, то опуская её же на землю. Каждый перенос веса давался трудно, мучительно — что-то подсказывало ему не идти туда, а даже если он и подойдёт, то только ради того, чтобы влепить затрещину Джеймсу, вытащить его наружу и закрыть дверь. «О, да, хороший план».
Свист. Он знал, как свистит пуля, пролетая у уха, — не мог не знать. Ещё с первых дней его бытности наёмником, он свыкся с тем, что гул от выстрела может заложить ухо, а вот пуля даже не оставит о себе напоминания, кроме мимолётного шума в ушах. Четыре года, и он уже даже не шарахнулся ни от звука, ни от ощущения — только лишь лёг и скатился по щебню в противоположную от выстрела сторону.Из вагона вылетел Джеймс. Вернее, хотел вылететь — одним выстрелом из револьвера по двери Хантер тут же остановил его, а потом начал беседу из-за своего небольшого холма: