Хантер скинул с себя оружие, плащ, перчатки и завалился на пол, попутно задев рукой старый светильник. В его сбитом напрочь дыхании слышалось то, что даже он, увы, не мог распознать. Сердце бешено колотилось, пытаясь проломить рёбра, нога болела. Сквозь пересохшее и уставшее горло охотник пытался вдыхать влажный воздух, но тот, казалось, просто оседал на зубах, не попадая в лёгкие. Вверху виднелся серый, как те самые тучи, потолок. Монотонный и безликий, он не говорил ровно ни о чём любому живому человеку, но не ему. Он, Уильям из Джонсборо, смотрел на него — на эту серую высь, смотрел сквозь. Его взгляд устремлялся вдаль — через серые тучи и бесконечные капли дождя — лёжа там, на сыром деревянном полу, он знал одну простую истину: завтра будет светить солнце. День за днём и ночь за ночью каждый живой будет что-то приобретать лишь для того, чтобы лишится этого — порадоваться краткому мгновению триумфа, за которым идёт целая ночь скорби.
«Нужно было пойти за ней, — думал он себе — Пойти, наплевав на всё… Но нет. Вот он я — идиот. Снова в этом грёбаном сером доме с грёбаным серым потолком пытаюсь пялится на бесцветное небо. Нет, нужно было оставаться в Оклахоме, с Девочкой — плевать, что сам генерал придушил бы меня поясом, плевать, что пырнул бы тот парнишка ради своей же винтовки… О, нет! Сука… Ха-ха-ха… Нужно было отвести Джеймса от того вагона, дать затрещину, будто он должен мне денег, и повести его прочь. О, сейчас бы было гораздо проще. И если бы пристрелил себя, когда узнал о раке — ещё до той деревушки. Или остался бы с Даной. А сейчас… Какое же всё дерьмо. Как же всё закрутилось… Как же, мать его…»
Поднявшись, наёмник из Джонсборо прыгнул в небольшой погребок, предварительно отдёрнув люк. Он-то знал, что было в том доме. Вернее, до чего он и его напарник строго-настрого поклялись не прикасаться до той поры, пока не станет выбор между «этим» и пулей в голову. Достав из полки бутылку мутной жидкости, Хан всем весом упал на диван.
— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, — повторял тот себе, откупоривая бутылку. — Всё дерьмо.
На улице медленно капали первые капли дождя, что обещали перерасти в крупный ливень. Зелёные, что странно, деревья у дома, поприветствовали наёмника шорохом своей листвы, раскачиваемой умеренным ветром, — им было всё равно — солнце всё ещё светило. Первая бутылка кончилась достаточно быстро, почти мгновенно. Обжигающий и неприятный привкус пошёл по горлу вниз, повело голову. Он сел на диван и смотрел прямо вперёд — на зеркало, что висело у выхода. Треснутое, пыльное, ненужное, важное. Началась вторая.
«Вот бы сдохнуть сейчас, — в голову лезли странные, освобождённые от плена сознания мысли, — чтобы потом не разгребать последствия… Вот бы сдохнуть ещё вчера… Позавчера… вместе с Девочкой… В самом начале… в бункере… Нет, до него… Там, где… где было это «до него»… Пока эта жизнь не превратилась в дерьмо… Пока я не сдох поневоле, загнувшись от чёртового рака… Вот бы сдохнуть… Вот бы…» В отражении над старой раковиной Хан увидел что-то странное — что-то незнакомое и отвратительное. Решив присмотреться поближе, он пошёл ко второму зеркалу — в ванную.
— Сейчас и посмотрим, — шипел тот, поднимаясь. — «Кого ты узнаешь в отражении?» — кого, а? Никого, мать твою, — он тяжело и очень медленно шёл к двери. — Я. Не узнаю. Никого. В этом. Грёбаном. Отражении. Нет там меня! — он сжал кулаки и крикнул слабому грому снаружи. — И не было. В этом грёбаном зеркале… Ну же, Давай — кто же тут у нас? Кто, а? — Хан рывком отворил дверь и, проведя рукой по пыльному посеребрённому стеклу, взглянул себе в глаза. — Кто?..
Его крик постепенно затих от удивления. Из «другой» стороны на него бледно-карими глазами смотрел некто новый — всё так же знакомый, но новый. То был не он. То был не наёмник из Джонсборо. Уильям Хантер глядел в серебряную гладь и видел самого настоящего старика, чьи серо-черные, как туман, волосы, едва были видны за всеми слоями грязи. Он медленно отряхнул макушку и потянулся к случайной пряди волос. «Седая…» Потянулся к другой, к третьей, к четвертой — с каждой следующей, он не узнавал себя ещё больше, а дождь молотил ещё сильнее. «Седая…» — медленно тянулась мысль по клубку идей. Он машинально провёл по отросшей щетине, заметив, что лишь небольшая её часть — слева от шрама, ближе к подбородку, отказалась окрашиваться в цвет возраста — была смолистой. По колеям мыслей пробежались последние несколько дней, а одна из фраз молотом ударила по подкорке: «Взгляни как-нибудь на себя в зеркало… спроси, кого там видишь… Кого… узнаешь там». Хан вышел на улицу, медленно достал из плаща коробочку с лекарством и открыл её — по спасительным для него пилюлям капала вода, обтекая всюду герметичные капсулы. Какие-то части коробки начинали шипеть, но звук тут же растворялся в монотонном ритме барабанов.