— Поседел… За пару дней… Все эти гребучие таблетки, все попытки выжить ради того, чтобы… А-а-р!
Через мгновенье железный прямоугольничек уже медленно и с шипением тонул в мелкой, но необъятной глубине озерца, а старик меланхолично шагал в дом, едва перебираясь с ноги на ногу. Его остановила стеклянная, вечно заедающая дверь. Он достал из-за пояса револьвер и навёлся прямо между глаз тому, что смотрел из отражения.
— Ну и в чём суть? — сказал тот опьяневшим голосом, посмотрев вверх. — Какой смысл мне в том, чтобы жить вот так, а?! В чем идея того, что каждый грёбаный момент я могу просто кончиться, не сделав просто ничего?!
Раздался выстрел, грянул гром, треснуло стекло. По ненавистному для мужчины контуру медленно поползли трещины, делая силуэт ещё более неприветливым. Но выстрелы не прекращались.
— Да. Вот так, — Уилл откинул рукой дверь и, под звон осколков, вошёл внутрь, выбросив пистолет на пол.
Прошло ещё около половины бутылки. За огромным желанием напиться и духотой старого погреба, старик, казалось, не слышал больше ничего. «Только бы опять не вспомнить. Только бы не потянутся к курку у виска». Глоток за глотком он пропускал мимо себя знакомые звуки — монотонный, но нарастающий хрип, что затмевал собою ливень. Люк захлопнулся, впрочем, Хану было плевать.
Через несколько часов дом наполнили десятки, сотни одинаковых голосов. Молящих, вопящих, скребущих своими зубами о старый пол, голосов — они искали его (по крайней мере, он был в этом уверен). Слышался треск стекла, звон падающих ваз. Где-то среди огромной лесопилки, в которую, по звукам, превратился дом, был слышен и человеческий крик. Всё равно. Только сегодня? Только ему? Нет. Всем. Всегда. Никто не слышал криков о помощи, никто не хотел видеть медленную и мучительную чужую смерть, потому что шёл дождь — он-то всё равно смоет все следы.
— Здесь я… — шепнул он пьяным голосом, ударив по люку. — Здесь. Пейте со мной! — вновь попытался он поднять люк. — Пейте со мной, паршивые суки! — в одно мгновенье молния и гром ударили совсем рядом. — Пейте со мной!
Пытаясь выбраться, он молотил кулаками по полу… потолку. Молотил в слепой надежде, в диком желании на то, что то дерево разлетится в щепки, что весь мир разорвёт на куски по одному только его желанию, по одному велению. Но нет — мир по-прежнему слушал капли дождя и бесконечный цокот зубов, разрывающий уши. Все его попытки открыть люк не увенчались успехом — на нём явно кто-то стоял, но пленник не собирался сдаваться — в конце концов, в голове старика помутнело, а затылок дал о себе знать ноющей болью в голове. Последнее, что разглядел Хан — треснутая ножка лестницы, на которой должна была быть его нога…
Болела голова, в нос бил прокисший запах свежего воздуха, тишина — было утро. За гудением в собственной голове и отчаянной, почти неутолимой жаждой, не было слышно абсолютно ничего. Он попытался подняться на ноги — бесполезно — даже не чувствовал их. Затылок, кроме всего прочего, кружило ещё и от боли от удара. Трудно было разобраться в том, где было правильное направление — труднее, чем обычно. Конечности не слушались, не слушался разум. Знал, как лучше? Нет, вряд ли. Скидывая пустую тару с полок и опираясь на прогнившие доски, он пытался подняться. Снова треснула доска, но в этот раз — полка, на которую он опирался. Снова заболела голова.
Знакомый звук. Что-то гудящее… Снова голова? Нет. Нет, что-то другое… Похожее на… машину?.. Немного «поплывшим» зрением старик попытался сориентироваться в пространстве. Было темно. По-прежнему было темно. Быть может, он и не выбирался из той темноты? Если бы — над головой были видны чёткие, ровные, почти симметричные линии света — поры меж досками подвала.
Нужно было как-то подняться на чёртовы ноги. Больно и медленно в конечности возвращалась кровь, больно и медленно сгибались мышцы, суставы, больно и медленно ныла голова от того, что слишком громкий сквозняк сотрясал воздух, больно было на душе, и та боль уходила слишком медленно…