На следующий день войсковой приемник был построен, зачитали список тех, кто получил двойки, большой список, так что приемник поредел почти вдвое. Меня не было! Я не поверил своим ушам, хотел было подойти, уточнить, но остановился. Подойдешь, спросишь, а тебе в ответ: "Извини, браток, пропустили. Есть, есть ты в списке". Нет уж, извините, не зачитали, значит, я пошел готовиться к физике.
Настроение у меня - лучше не бывает. Знаю, что двойка есть, а все равно хорошо. Не зачитали - значит, произошло что-то такое неведомое мне, но в мою пользу. За нокаут никто не настучал - приятно, хороший народ собрался, душевный, понимающий. Соображают, что просто так в коридорах училища по физиономии не бьют, значит, за дело. Кубанец куда-то исчез - мелочь, а приятно. Физика усваивается просто замечательно, и вообще впечатление складывается такое, что я ее всю, от корки до корки, знаю.
День экзамена подошел. Экзамен принимает тоже начальник кафедры, только физики, Игорь Иванович Перримонд. На всех консультациях, которые Игорь Иванович проводил, добрую половину времени он отводил на то, чтобы ругательски изругать всех авторов всех известных ему учебников физики за бездарность. Истинный смысл физики можно постичь только по учебнику, который он, Игорь Иванович, заканчивает писать. Это мы позже разобрались, что у Игоря Ивановича такое хобби - всех ругать да еще приговаривать: "Все, что я говорю, надо записывать!" Рекорд - 42 повтора за академический час. А тогда мы прониклись к нему глубочайшим уважением: еще бы, если эти тупые и бездарные, по Игорю Ивановичу, авторы такое написали, то что же явит восхищенному миру он?
Достался мне билет как билет: разложение сил методом параллелограмма, второй закон Фарадея и задача. Задачу я сразу решил, параллелограммов со вьющимися вокруг них векторами тоже нарисовал несколько, а со вторым законом опять затмило. Помню, что есть в законе буквы а, х, ц, помню, что есть какая-то дробь, но что все это значит - не помню.
Я перевернул лист, выписал буквы в строчку и начал, нумеруя, составлять из них варианты. Получилось внушительно и наукообразно. Словил момент, когда Игорь Иванович вплотную занялся очередной жертвой физики, и не в свою очередь пошел отвечать к его ассистенту, Клавдии Ивановне. Клавдия Ивановна сразу установила, что задача решена неизвестным науке методом, но ответ правильный, претензий нет. С параллелограммами мы с ней тоже не без некоторых трудностей, но разобрались. Разбиралась преимущественно она, а я поддакивал. Дошли до второго закона, я перевернул лист. Клавдия Ивановна внимательно осмотрела мою внушительную писанину и почему-то шепотом спросила: "Это что такое?" Чтобы соблюсти конспирацию, я тоже шепотом, но довольно-таки нахально, как я теперь понимаю, ответил: "Второй закон Фарадея, как я его понимаю".
- Ну, идите, - это уже в полный голос.
Я ушел удрученный. Опять, похоже, два шара, но теперь уже за наглость.
Назавтра построение, черный список, из оставшихся "улетела" еще примерно треть, а я опять уцелел. К сочинению я даже готовиться не стал никаких проблем. Учительница русского языка и литературы Людмила Ивановна участник Великой Отечественной войны, вдова офицера - человеком была очень суровым и требовательным. Высокая, сухощавая, всегда очень строго одетая, она была беспощадна. Своей не знающей компромиссов требовательностью она вбила в нас русский язык столь крепко, что у меня до сих пор сохранился инстинкт: "Если где не хватает запятой, я ее сразу поставлю - от греха". Учительница она была замечательная, но поняли мы это позже, когда ветер в ушах отсвистел, а тогда злились на нее, дулись, за глаза Пышкой дразнили.
Итак, сочинение - отлично. И здесь меня что-то начало колотить: девять баллов на трех экзаменах - это, конечно, тоже результат, но какой-то такой ... не очень. Почему я еще здесь пребываю, неясно, что это за эксперименты надо мной проводят, когда за меньшие грехи всех уже давно вышибли и их след простыл?
Устная математика не шла в голову день, не шла второй, в третий тоже не пошла. Я смирился. В школе я почему-то очень любил логарифмы, как простые, так и десятичные. Почему - не знаю. Любил - и все. Я лениво и безвольно полистал любимый логарифмический раздел справочника и - будь что будет пошел на экзамен. Бывает же такое! Куда смотрел Иван Иванович, утверждая билеты, неведомо, но весь билет был про логарифмы. Я был готов на него отвечать сразу, с лету, без всяких записей. И тут я совершил грубую тактическую ошибку. Мне бы сделать "умный" вид, дождаться своей очереди, скромно и с достоинством получить свою пятерку и убраться. Ну, куда там! Я полез отвечать без подготовки. Что обо мне подумали преподаватели (а их было трое), можно только догадываться, но мои блестящие логарифмические выкладки они выслушали довольно рассеянно и начали задавать мне дополнительные вопросы, к логарифмам никакого отношения не имеющие. Но мной владело вдохновение. Я вспомнил даже то, чего никогда не знал, правда, недостаточно твердо вспомнил, а посему в итоге - хорошо.
На мандатной комиссии выяснилось, что Клавдия Ивановна все-таки поставила мне тройку. За конспирацию, по-видимому. Слово взял Иван Иванович и сказал, что данного абитуриента помнит очень хорошо: разбрасывал шпаргалки, был уличен, но в пререкания не вступил - такого случая он за всю свою богатую практику не помнит, когда указали на дверь, с достоинством удалился. Кроме того, при рассмотрении результатов письменной работы установлено: ответ дал наиболее полный и правильный, и если бы не шпаргалки, то о двойке речи и быть не могло. Поэтому он,- Иван Иванович, ходатайствует перед мандатной комиссией о зачислении меня в училище условно. Члены мандатной комиссии полистали мое личное дело. Два года работал, да и товарищам хоть и не в бесспорной форме, но помогал. В решении мандатной комиссии появилась запись: "Зачислить условно".
Под курсантским куполом
Первая моя реакция после мандатной комиссии была шоковой, я, как пьяный, шел по территории училища, не соображая ничего от счастья. По всем злым стечениям обстоятельств я не должен был стать курсантом, но тем не менее сдал экзамены, выжил и поступил.
В казарме я взял лист бумаги и написал домой письмо. Не помню дословно, что писал, но, конечно, об условном зачислении не упомянул, а слова были самые восторженные.
Но училищная жизнь долго пребывать в состоянии восторга возможности не давала. В течение суток нас переодели в военную форму, и я ощутил на своих плечах погоны - признак солдата, которым мне предстояло только стать, в чем я убедился в самое ближайшее время.
В последние дни моего последнего гражданского лета нас подняли по тревоге, экипировали по полной боевой выкладке, и мы пешком прошли пять с половиной километров от училища до пристани на Оке. Здесь нас усадили в видавший виды речной трамвай под номером 13, и мы в течение трех часов добирались до летнего лагеря, созерцая проплывающие мимо поля и деревни. Высадились мы в пустынном низком месте напротив высокого берега села Кузьминское. Огляделись вокруг - пусто. Узнали, что до лагеря еще пять километров. Для бывалого солдата - это не расстояние, а из нас многие впервые надели сапоги. Как заворачивать портянки, никто не знал, естественно, ноги были сбиты, и на финише колонна представляла жалкое зрелище - доплелись на последнем дыхании.
Лагерь училища располагался в красивом сосновом лесу и был совсем небольшим: несколько одноэтажных дач, где жили офицеры, пять деревянных казарм для постоянного состава батальона обеспечения учебного процесса. Мы же, курсанты, жили в палатках и гордились этим, считая дурным тоном располагаться в казармах. Палатки вносили в нашу жизнь некоторую романтику.
На другое утро, несмотря на сбитые ноги и совсем не боевое настроение, все были подняты, и началась учеба. Учили нас жестко, сурово, но никакой дедовщины, хотя рядом находились две роты третьего курса, не было. То есть, может, и было снисходительное отношение к нам, салагам, но издевательств не припомню. Да и такого понятия, как дедовщина, не было.
Трудно, а порой и очень трудно, проходили первые полтора-два месяца, но и сейчас я считаю, что это самый важный период в становлении человека, пришедшего в армию. Либо он сумеет преодолеть себя и станет солдатом, либо так и останется "чудом" и недоразумением в армейской жизни.