Единственное жилище, которое Фармер мог хотя бы с натяжкой назвать своим домом, – маленький домик в Канжи, прилепившийся к отвесной скале через дорогу от медицинского комплекса. Это был несколько измененный гаитянский ti kay, улучшенная копия крестьянской хижины с металлической крышей и цементным полом. Отличие заключалось в наличии ванной комнаты, хоть и без горячей воды. Заглядывая к Фармеру, я часто отмечал, что кровать выглядит так, будто к ней и не подходили. Он сказал мне, что ночью спит по четыре часа, но позже сознался: – Я не могу спать. Всегда кому-то нужна помощь. Я не могу к этому спокойно относиться.
Недосыпание, никаких инвестиций, семья далеко, даже горячей воды нет. Как-то вечером, через несколько дней после моего прибытия в Канжи, я спросил его, какое же вознаграждение он получает за свою работу в столь трудных условиях. Он ответил:
– Если вы чем-то жертвуете сознательно, а не следуя на автомате каким-то правилам, логично предположить, что вы таким образом пытаетесь смягчить некий психологический дискомфорт. Вот, например, вы решили стать врачом для людей, лишенных всякой медицинской помощи. Это можно рассматривать как самопожертвование, но можно и как способ расправиться с двойными стандартами. – Немного изменившимся голосом, не сердито, но все же довольно резко, он продолжал: – Для меня двойной стандарт – продавать свои услуги в мире, где не все могут за них платить. Ты чувствуешь его потому, что невозможно его не чувствовать. Запятая.
Вот так я впервые услышал, как Фармер употребляет слово “запятая” в конце предложения. После запятой подразумевалось еще одно слово – “сволочь”. Я понимал, что это не относилось ко мне, мне бы он так никогда не сказал, он почти всегда был очень вежлив. Эта запятая относилась к другим, к тем, кто был вполне доволен распределением благ и медицинских услуг в мире. Отсюда вытекало, конечно, что ты, его собеседник, не такой. Ведь правда?
По утрам я следовал за Фармером: сначала двор, потом электронная почта, потом его кабинет на первом этаже самого нового здания – Туберкулезного центра имени Томаса Д. Уайта. На стене висели дипломы Фармера, а также фотография его давнего друга – первого демократически избранного президента Гаити Жана-Бертрана Аристида. Президент позировал с мальчиком, которого Фармер вылечил от туберкулеза. Обстановку кабинета составляли стол для осмотра больных, негатоскоп, письменный стол и офисное кресло, которое сотрудники медцентра подарили Фармеру на Рождество. На кресле все еще болталось немного мишуры.
Фармер садится за свой стол и смотрит на меня:
– Какая перед нами задача?
Я пожимаю плечами.
Он говорит:
– Быть на месте. За дверью вечно маячат люди. Синдром маячка.
Человек тридцать – иногда я насчитывал и сорок – ждут в коридоре. Кто сидит на скамьях, кто бродит туда-сюда. Входит медсестра в белом халате и возмущенно говорит Фармеру:
– Сколько им ни твержу, чтоб сидели, не слушаются!
Фармер улыбается ей и на гаитянский манер хлопает ладонью по тыльной стороне другой руки.
– Это наш крест, – отвечает он.
Сестра с недовольным видом выходит. Фармер оборачивается ко мне:
– Нельзя слишком уж сочувствовать персоналу, иначе рискуешь забыть о сочувствии к пациентам.
А они и правда, прямо по Евангелию, нищие и увечные, хромые и слепые. Вот старик, который лечится от легочного туберкулеза и напоминает мне Рэя Чарльза. (Он слепой, но носит очки. Он сказал, что ему нужны очки, и Фармер нашел ему пару.) Вот человек помоложе, которого Фармер называет Лазарем. Несколько месяцев назад родственники принесли его на кровати. СПИД и туберкулез истощили его до веса в 35 килограммов, а сейчас он весит 70, от ТБ его вылечили, а развитие СПИДа приостановили, спасибо лекарствам. Вот здоровая с виду молодая женщина, отец которой всего месяц назад собирал деньги на ее похороны.
А вот, с другой стороны, хорошенькая девушка стонет от боли из-за приступа серповидно-клеточной анемии, случившегося во время курса лечения от устойчивого к лекарствам туберкулеза.
– Тише, деточка. Тише, миленькая, – приговаривает Фармер. Он заказывает морфий.
Пожилой мужчина с гастритом. В Гаити, по словам Фармера, пожилыми бывают и в тридцать лет, так как 25 процентов гаитян умирают до сорока.
– Это потому, что здесь голод, – говорит Фармер, осматривая пациента. – Мускулатура в порядке, но, возможно, на склоне лет ему уже трудно драться за еду или же он кому-то ее отдает.