Эдан постоянно корил себя за то, что вместо того, чтобы сейчас быть подле своего короля или как Рейлор — в Тиарисе, отсиживается в родовом замке, ожидая пока Альве придет время родить. Но оставить ее сейчас было свыше его сил. А о том, чтобы вернуться в Вельтану, откуда они в спешке бежали в начале зимы, даже речи не шло. Родители уже давно отбыли обратно ко двору, но Эдан остался в Норте.
Эдан посмотрел на Альву. Она дрожала. Его сердце болезненно сжалось.
— Я же говорил, что ты замерзнешь! — он не удержался и обнял ее, убеждая себя, что лишь для того, чтобы согреть.
— Это не тот холод.
Альва доверчиво прильнула к нему, явно не видя в непрошенных объятиях ничего, кроме братской заботы. На короткий миг она затихла и перестала дрожать, но вдруг вскрикнула и согнулась пополам.
Эдан похолодел. Теперь уже затрясло его, и явно не от холодного ветра. Когда женщина в тягости стонет от резкой боли, то ничего хорошего ждать не приходится.
— Альва? — он с тревогой всматривался в ее побелевшее лицо.
— Все хорошо, — она с трудом растянула губы в улыбке. — Не переживай. Но ты был прав, нам стоит вернуться в комнаты. Пожалуй, я немного полежу.
Едва успев договорить, она скорчилась от нового приступа.
Не слушая возражений, прерываемых стонами, Эдан подхватил Альву на руки и поспешил вниз. Едва добравшись до покоев Альвы и бережно опустив ее на кровать, он бросился отдавать распоряжения. Страдающую женщину тут же окружили служанки, а Эдан велел послать за лекарем и повитухой, которые в последние недели гостили в Вейлтайне, чтобы быть под рукой в случае нужды.
До срока родов, который установили Альве, оставалось еще несколько недель, но даже Эдан знал, что это ничего не значит. Отдав женщину в руки сведущих людей, он принялся нервно мерить комнату шагами. В какой-то момент он невесело усмехнулся, поймав себя на том, что, должно быть, со стороны напоминает охваченного беспокойством мужа.
Вышедшая из покоев Альвы спустя четверть часа повитуха подтвердила худшие опасения Эдана — у эны Торн начались роды. У него упало сердце. Ради Альвы он научился доброжелательно относиться к ребенку, которого она носила в чреве и любила всей душой. Но сейчас он увидел врага в этом младенце, готовом прийти в мир. И даже не потому, что это ребенок его любимой женщины от другого мужчины, а потому, что его рождение могло причинить вред Альве.
Сквозь закрытые двери Альвиной спальни доносились сначала стоны, потом крики. Это было мучительно! Эдан несколько раз пытался ворваться, чтобы просто быть рядом с ней. Но его каждый раз буквально выталкивали взашей, терпеливо и деликатно объясняя, что нечего мужчине делать подле роженицы. И неважно, что этот мужчина — не кто-нибудь, а хозяин замка и один из первых людей королевства. Установленные веками правила появления детей на свет не знали исключений. С невольной завистью к отсутствующему, Эдан мрачно подумал, что Торн наверняка нашел бы способ оказаться рядом с женой. Просто расшвырял бы всех, кто встал у него на пути. Но дайрийского маршала защищали и оправдывали бы права супруга, тогда как Эдан Линсар формально никто для эны Торн.
Прошла, казалось, вечность, наполненная протяжными стонами Альвы и вторящим им воем ветра за стенами замка. Эдан плохо отдавал себе отчет в том, что делает. Он то порывался напиться до беспамятства, то бросал это дело и принимался неистово молиться Маритэ, то зачем-то садился за письмо Рейлору, толком не зная, о чем писать.
Время ползло как капля смолы по шершавому стволу, скорее стояло на месте, чем двигалось. Оно начинало идти лишь в те моменты, когда распахивались двери спальни, выпуская кого-нибудь из служанок. Эдан бросался к ним, но женщины, напрочь позабыв о почтении, только отмахивались, оправдываясь срочными поручениями. Когда же одна из них посоветовала господину отправляться спать, он с удивлением понял, что за окнами давно ночь.
Было уже за полночь, когда Эдан не то задремал, не то впал в тревожное забытье. Очнулся он от пронзительного крика. Оцепенев от ужаса, он словно в продолжении сна видел распахнувшиеся двери и вышедшего оттуда врача, вытирающего о полы рубашки руки, от одного взгляда на которые становилось дурно.
— Все очень плохо? — язык с трудом ворочался во рту, а собственный голос звучал словно издалека.