Тамика презрительно фыркнула: даже ее годам к восьми перестало пугать это дребезжащее тявканье. Неужели Миллита настолько тронулась умом, чтобы думать, будто грабителей оно сможет впечатлить?
– Это я вернулась, тетушка. Спите дальше.
Полы в гостиной заскрипели особенно надрывно. Наверное, даже гнилым доскам было противно носить на себе Миллиту. Та не заставила себя ждать: прошаркала в коридор с резвостью, какую не заподозришь в таком тщедушном тельце. Тамика понятия не имела, сколько Миллите лет. Все годы, что они жили вместе, хозяйка выглядела, как тощая скелетина, вечно завернутая в драную шаль. Еще она пыталась укладывать жиденькие седые волосенки в красивые прически, подсмотренные в старых журналах мод, но получалось убого. Тамика однажды сказала об этом напрямик, а потом с гордым видом врала друзьям, что губу в кровь расшибла, подравшись с уличными бандитами.
– Вернулась все-таки, поганка, – пробрюзжала старуха, поправляя очки на тонком и, наверное, когда-то красивом носу. – Где тебя так долго носило?
– Меня сожрать хотели, – буркнула Тамика. – А я не хотела, чтобы меня жрали. Можно мне уже спать пойти, а? Я устала.
– Устала она… с дружками, небось, таскалась, дрянь неблагодарная. Вот радуйся, что меня под вечер радикулит прихватил, отлупить тебя как следует не могу! Товар принесла?
Обычно Тамика пропускала такие слова мимо ушей. Подумаешь, Миллита опять ведет себя как последняя тварь. Она всегда так себя вела, даже когда Тамика была совсем маленькой и надеялась, что тетушка ее полюбит. Но сегодня в голове как перемкнуло что-то: девочку вдруг охватила жгучая обида, от которой хотелось плакать, грязно ругаться и кидаться в мерзкую старушенцию тяжелыми предметами. В груди стало жарко и тесно, словно там поселился толстый бесенок с огненными крыльями: такого изображали в глупых детских книжках, рассчитанных на маленьких идиотов. Ну кто еще поверит, что детей на плохие поступки толкает какой-то рогатый пузатик? Тамика всегда смеялась над этими картинками, а вот сейчас сама готова была поверить в бесенка. По крайней мере, что-то злое внутри нее точно поселилось.
– Ага. Подавись! – прошипела она и швырнула рюкзаком прямо в Миллиту. Та с визгом отшатнулась. – Чтоб тебя прикончили из-за этого хлама, сволочь.
От возмущения Миллита аж подавилась вздохом.
– Ты… да ты как смеешь так со мной разговаривать, паршивка?! – визгливо воскликнула она. – А ну-ка поди сюда, дрянь! Все, лопнуло терпение. Сейчас ты у меня так получишь, что до рассвета встать не сможешь!
– И кому от этого хуже будет, а?! Ты ж без меня задницу подтереть не можешь, карга старая!
– Я не собираюсь терпеть хамство от неблагодарной нахлебницы! Еще одно слово, и будешь ночевать на улице!
– Ну и буду! И ночевать, и жить, если придется!
Старуха уже готова была разразиться очередной тирадой, но Тамика не стала слушать. Она развернулась и вылетела за порог, так сильно хлопнув дверью, что в ушах зазвенело. По разгоряченному лицу хлестнул ледяной ветер. Несколько секунд она так и стояла: запрокинув голову, ловила ртом прохладный воздух. Глаза щипало: машинально утершись рукавом, Тамика поняла, что плачет.
"Что я ей сделала?! Хоть бы раз по-человечески отнеслась, сволочь. Черт с ней, с любовью, но почему нельзя нормально жить вместе? Я же хотела… пыталась с ней ладить, тетей ее называла, хотя какая она мне тетя…"
Тамика всхлипнула – то ли жалобно, то ли злобно. Она злилась на саму себя: за глупую вспышку гнева в том числе, но куда сильнее – за это беспомощное нытье. Миллита того не стоила. Вообще никто не стоил. Она бы еще мамашу, бросившую ее с этой каргой, припомнила!
Несколько раз шмыгнув носом и утерев слезы, Тамика заставила себя собраться. Можно беситься, можно реветь, а делать что-то надо. Ночевать на улице – все равно что повесить себе на шею вывеску "Свежее мясо. Чудовищам – даром". Стучаться к Миллите? Она впустит. Не потому, что пожалеет, конечно: просто без Тамики старуха действительно как без рук. Но унижаться перед этой гадиной? Дать вытереть об себя ноги, чтобы получить разрешение поспать на трухлявом, кишащем клопами матрасе? Ну уж нет. Ни за что.
Тамика поежилась от холода. Старые дома неприветливо пялились на нее пустыми темными окнами. Можно было пробраться в один из незаселенных и переночевать там. Или постучаться к кому-нибудь из друзей: их родители, конечно, поворчат, но Тамику впустят. Особенно если пойти к Кирни: у нее отличная мама, очень милая, да и отец вполне ничего, хоть и надирается иногда. Но беспокоить их и навязываться было как-то неловко.
Совсем рядом послышался подозрительный хруст. Тамика испуганно вздрогнула и приготовилась дать деру, но "монстром" оказалась обыкновенная крыса. Девочка мстительно запустила в нее камнем, желая не столько пришибить, сколько сорвать злость. Гадкое создание с писком припустило по улице, прямо к рыночной площади.
Тамика призадумалась. На рыночной площади стояла больница Марисы. Разве добрая врачиха откажется приютить ее на одну ночь? Она ведь знает, что Тамика не станет воровать лекарства или еще как бедокурить… к тому же, там Сельма, которую обязательно надо проведать, прежде чем она уедет.
Решение созрело мгновенно. Показав в окно Миллитиного дома неприличный жест, Тамика поспешила вслед за крысой.
* * *
В больничной палате спалось отвратительно. Большую часть ночи Сельма провела в муторной полудреме, то проваливаясь в сон, то пробуждаясь от очередного приступа боли. Анестетики и лекарства местная костоправка, похоже, получила в наследство от предшественницы, как семейно-профессиональную реликвию: некоторые препараты годились скорее на полку в музей медицинской науки, чем в дело. Интоксикацию они давали такую, что Сельма и впрямь забыла о своей ране – куда сильнее донимали тошнота, жар и ломота в суставах. В минуты, когда мысли не растекались по голове вязким киселем, она задыхалась от сырого затхлого воздуха, пропахшего болезнью, лежалым бельем и мышами.
Что хуже всего, Сельма чувствовала себя абсолютно беспомощной. Каждый шорох заставлял ее нервно вздрагивать и шарить рукой по полу в поисках винтовки. Верная МЕТТ неизменно обнаруживалась прислоненной к стене, ровно на том месте, где Сельма оставила ее, но спокойствия это почти не прибавляло. От яда оружие не спасет, да и при нападении сейчас бесполезно – в быстроте реакции любой мало-мальски шустрый мужичок даст сто очков форы вялой, как резиновая кукла, наемнице. Лежа на спине и пялясь в потолок, Сельма пыталась хотя бы разозлиться – на костоправку с допотопными лекарствами, Тамику с ее заботой и себя саму, – но даже злость выходила дохлой. "Отдых" вкупе с "лечением" вынимали последние силы.
На улице какая-то животина решила продрать глотку. Сельма страстно пожелала твари сдохнуть в муках: в тяжелой, будто похмельной голове вой отдавался взрывом баллистической ракеты. Заснуть получилось лишь под утро, когда грязно-розовый свет уже вовсю пробивался сквозь застиранную кружевную занавесочку на одиноком окне.
Первым, что Сельма увидела после пробуждения, были худые детские коленки в мешковатых штанах.
– Привет! – воскликнула Тамика, сидевшая на вплотную пододвинутом к койке стуле. Тот был явно высоковат, и девчонке пришлось согнуться в три погибели, чтобы их с Сельмой лица оказались на одном уровне. – Вы как себя чувствуете?
"На ловца и зверь бежит". Прежде ситуация бы Сельму изрядно позабавила, но сейчас вызвала лишь глухое раздражение. Неужели этой девчонке никто не говорил, что от незнакомых людей надо держаться подальше?
– Нормально, – пробормотала Сельма, садясь на постели. Что удивительно, не соврала: ночная дурнота отступила, оставив на память о себе вполне терпимую ломоту в висках, рана тоже вела себя сносно. Будь Сельма чуть более благочестивой прихожанкой, то обязательно проставилась бы богам за внеурочное чудо. – Ты что здесь забыла, ребенок?