Так продолжалось не меньше недели. Неспокойно стало в Адыгехабле. Люди, словно ожидая новых бед, старались не отлучаться далеко от дома, по вечерам накрепко запирали ворота. Собирались лишь у Ильяса да у Салеха.
В кунацкой Ильяса теперь главенствовал Умар. Лицо его, наискось перехваченное почерневшей полосой запекшейся крови, пылало, когда разговор заходил о бандитах. Умар, не говоря никому ни слова, съездил в город, сообщил обо всем случившемся в исполком в горскую секцию, требовал немедленной помощи. Ему что-то пообещали. Но дни проходили за днями, а из города никто не приезжал. Видно, не один Адыгехабль переживал тревожные дни.
В кунацкой Салеха обсуждали планы дальнейших действий.
— Главное — разобщить их! — доказывал Измаил. — Пусть каждый думает о себе.
— Напрасно Алхас проявляет свои симпатии, — волновался Салех. — Пусть берет Ильяса в банду и там целуется с ним. А здесь хорошая плетка нужна Ильясу еще больше, чем Умару.
— Вы оба, я вижу, из одного гнезда, — вмешался Джанхот. — Слепые щенки! Алхас для нас сделал больше, чем мог.
— Что он сделал? Растолкуй, пожалуйста, — стал просить Салех.
Джанхот начал выкладывать свои соображения. В кунацкой стало совсем тихо.
«Все ж таки у этого ублюдка Джанхота что-то есть в черепке, — с завистью думал Салех. — Не зря беспрерывно со стариками шушукается».
Вскоре Ильяс заметил, что отношение определенной группы аульчан к нему подозрительно изменилось. Когда он однажды шел к ревкому, — а проделывал он этот путь ежедневно в полдень в надежде встретить представителей исполкома — навстречу ему попался Измаил. Раньше богатей, завидев Ильяса, демонстративно отворачивался, теперь же еще издали заулыбался, да так, словно увидел пропавшего без вести старшего сына. Еще больше поразился Ильяс, увидев, что Измаил направился ему наперерез, явно намереваясь завести разговор. Только этого не хватало! Буркнув что-то в ответ на приветствие Измаила (промолчать недостало духу), Ильяс прошел не останавливаясь.
В ревкоме сидел престарелый писарь Магомет. Выслушав его жалобы на безвластие, Ильяс отправился домой. Не успел он пройти и десяти шагов, как его окликнули.
— Ильяс! — кричал Джанхот. — Два слова…
Вот навязались, нечистые!..
— Чего тебе?
Джанхот догнал его, пошел рядом. Разговор начинать не торопился. Выглядело со стороны так, будто они на досуге прогуливаются по аулу. Ильяс остановился, выжидающе глядя на Джанхота.
— Послушай, Ильяс, — вдруг зашептал тот, хотя поблизости никого не было. — Да ты не бойся меня, я свой. Один паренек хочет уйти к Алхасу, сможешь замолвить за него словечко?
— Ты что, смеешься? — заорал Ильяс, потеряв самообладание. Он в сердцах даже поднял палку, но Джанхот вовремя отскочил.
С того дня и пошло. Стоило Ильясу куда-либо пойти, как ему навстречу обязательно попадался кто-либо из кулацкой своры. Однажды даже Салех попытался остановить его на виду у многих.
— Не о чем нам разговаривать, — громко объявил Ильяс.
— Конечно, — дурашливо хихикнул Салех. — Куда нам с тобой тягаться, ты ведь знатная особа, брат лесного князя.
Кое-кто громко засмеялся. Ильяс почувствовал на себе неприязненные взгляды. С обидой поплелся домой. Успокоившись, подумал: можно ли обижаться на земляков? Ведь многие и в самом деле не знают, каковы его взаимоотношения с Алхасом. Каждому ведь не расскажешь. А Измаил с Джанхотом, судя по всему, специально создают ему славу алхасовского дружка. В следующий раз, решил он, выложит кулакам все, что думает и о них, и об убийце Алхасе. Но осуществить это намерение не пришлось. Перед обедом влетела запыхавшаяся от быстрого бега Биба и сообщила, что прибыли люди из города. На трех подводах. Среди них даже женщина.
— Она стриженая, в штанах, сапогах, — шепотом добавила Биба. — И вокруг них вертится Салех.
Среди прибывших кроме бойцов охраны были сотрудники милиции, представитель горской секции облисполкома, невысокий улыбчивый Зачерий и инструктор исполкома Екатерина Сомова — круглолицая, обаятельная даже в солдатском облачении и фуражке. Она с любопытством оглядывала все своими синими глазами. Видимо, впервые попала в аул и чувствовала себя весьма неуверенно.
Салех, первым примчавшийся на площадь, проводил приезжих в управление. Усадив, стал рассказывать о последнем собрании.
— Меня избрали в президиум, я вел протокол. Алхас как туча надвинулся. Ближе к нему стоял Нух, ему и досталось…
Зачерий переводит все это Сомовой. Она бросает на Салеха сочувственный взгляд, понимает: в тот момент было не до шуток.
— Если б не банда, — добавляет уже по-русски Салех, — мы бы давно переделили землю. А то что получается? Революция совершилась, враг разбит, а земля все еще у прежних хозяев.
Сомова понимающе кивает.
Зачерий назначает время собрания и отдает приказания Магомету.
— А теперь, — снова ввязывается в разговор Салех, — пока милиция будет допрашивать свидетелей убийства Нух а, приглашаю дорогих гостей прогуляться по аулу и заглянуть в мою убогую саклю. Пусть гостья посмотрит, как живет трудовой человек, если он не ленится.
Сомова колеблется: стоит ли до собрания?
— Не забывай, Катя, что ты в ауле, — шепчет ей Зачерий. — Тут все держится на обычаях. Отказаться — значит кровно обидеть человека.
Этого Сомова, разумеется, не знала. Конечно, нужно считаться с местными обычаями. Зачерий прав.
Салех выводит гостей на площадь, становится справа от женщины.
— Таков обычай, — поясняет Зачерий. — Если по улице идут двое, то младший обязан занять место слева. Если же идут трое, порядок меняется: младший становится по правую руку старшего. Это на тот случай, если старшему вздумается дать одному из спутников поручение. Младший уйдет, а оставшимся не нужно будет перестраиваться.
Сомова поражена. У русских ничего подобного нет, ходят как попало.
Но вот и дубовые ворота Салеха. Бесшумно раскрывается калитка. Справа от нее — большой дом, в глубине двора — другой, поменьше, еще дальше — третий. Двор утрамбован, чисто подметен, нигде ни травинки, ни пылинки: Куры кудахчут где-то за плетнем, в отдельном загоне — овцы. Каждый сверчок имеет здесь свой шесток. Это ясно.
— Кебляг! — кланяется Салех у порога, и Зачерий поясняет, что это соответствует русскому «милости просим», «пожалуйста».
На взгляд Сомовой, выросшей в семье екатеринославского каталя, сакля Салеха вовсе не убога: на стенах ковры, старинное оружие, золототканые безделушки. Посреди комнаты — большой стол, покрытый узорной скатертью. Сомова застывает в дверях.
— Это — большая кунацкая, — поясняет Зачерий. — Здесь хозяин принимает самых почетных гостей.
Сомова робко притрагивается к золоченому ободку кинжала, висящего на персидском ковре, ей и в голову не может прийти, что ободок вовсе не золоченый — в сакле у Салеха подделок не держат.
— Не все, наверное, могут иметь такие кунацкие, — тихо замечает она.
— О, конечно, — тотчас же соглашается Зачерий. — Но не подумай, Катя, что дело в зажиточности. Ты ведь читала ленинский труд «Развитие капитализма в России». Адыги, если взять их в общем и целом, — довольно однородная масса, феодальная община. Для настоящего адыга главное в жизни — гостеприимство, взаимопомощь. Если у адыга бедная кунацкая, если он недостойно примет гостя, знай: этот человек ленивый, жадный, забывший об обычаях.
Пока Сомова знакомится с обычаями горцев, хозяин дает распоряжения насчет обеда. И он появляется, как в сказке «Столик, накройся», — впархивает в кунацкую на руках молодой женщины.
— Жена Салеха Чебохан, — представляет ее Зачерий.
Поставив столик, Чебохан неловко пожимает руку Сомовой. При этом она сильно краснеет и бесшумно исчезает.
— А обедать она с нами не будет? — искренне удивляется Сомова.
— Она только что пообедала вместе с детьми, — поясняет Салех. — Разве меня дождешься? После налета банды никого в ревком не затащишь, приходится одному всеми делами заниматься. Должен же кто-то рисковать. Вот поэтому-то вы и находитесь все время на волосок от смерти.